В восьмидесятых годах XIX века, когда Чехов писал свои рассказы, казенщина в человеческих отношениях проникла во все слои общества и главным правилом стало механическое, бездушное исполнение предписанных правил и норм. Повседневная пошлость, серость и грязь калечат человеческие души, лишают человека божествен­ной искры, непосредственности и готовности восприни­мать жизнь в самых разнообразных формах.

Против этого омертвления и борется Чехов, выводя квинтэссенцию казенной бездумности в гениальном по предельной сжатости и глубине образе человека «в фут­ляре». Рассказ об учителе греческого языка Беликове читатель слышит не из уст автора, а одного из персона­жей, и это не случайно, так как подобный композици­онный прием позволяет читателю глубже прочувство­вать и понять основную идею рассказа. «Футлярный» облик Беликова (очки в футляре, зонт в футляре и т. д.) превращается в «футлярный» образ мысли, чувства и в конечном итоге существования. Далее читатель узнает, что он является не просто казенно-бездушным суще­ством, а давящей силой, угнетающей и уничтожающей любой источник живой жизни. Буркин замечает: «Вот подите же, наши учителя народ весь мыслящий, глубо­ко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человечек, ходивший в калошах и с зон­тиком, держал в своих руках всю гимназию целые пят­надцать лет...» И это не случайно. Давление действенно там, где есть готовность ему подчиняться.

Весь самодержавно-бюрократический строй русской жизни таков, что в нем могут процветать только бе- ликовы, только «беликовщина» — единственно возмож­ное состояние русского общества, и потому русская интеллигенция задыхается в сетях «человечка в фут­ляре», который, подобно пауку, опутал все сферы об­щественной жизни.



Скучный, мелочный, пошлый быт провинциального города превращается в рассказе в бытие, отличающееся бесприютностью человеческих чувств и ненужностью живой жизни. «Вы чинодралы, у вас не храм науки, а управа благочиния, и кислятиной воняет, как в поли­цейской будке», — говорит обывателям губернского го­рода герой этого рассказа — преподаватель Коваленко.
С появлением свежего источника жизни в гимназии ломается бездушный механизм, кончается век Белико­ва, подходит к логическому завершению. Теперь, «ког­да он лежал в гробу, выражение у него было кроткое, приятное, даже веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет. Да, он достиг своего идеала!»

Но с уходом Беликова «беликовщина» не исчезает, она живуча, так что и сама жизнь остается «не запре­щенной циркулярно, но и не разрешенной вполне».

Лейтмотивом рассказа является мысль: «Нет, так больше жить невозможно». «Футлярность» жизни все- проникающа, и чеховское мастерство дает читателю возможность почувствовать ее на разных уровнях про­изведения.После гневной и эмоциональной тирады Ивана Ива­новича о невозможности такого бездуховного существо­вания мы снова слышим глухие шаги крестьянки Мав­ры, этого народного варианта «беликовщины», и равно­душную реплику собеседника Ивана Ивановича Буркина: «Ну, уж это вы из другой оперы... Давайте спать». И ми­нут через десять Буркин уже спал». Но если все-таки в душах людей зреет желание изменить мир, стремление к добру, если люди осознают бесцветность и мерзость такой жизни, то мир рано или поздно избавится от «фут- лярности».

В этом смысле символичен финал рассказа, когда Иван Иванович восхищается звездным небом, его глубиной и бездонностью, ведь таким просторам нужны великаны, люди с русской широтой и размахом, а не Беликовы, Ковявкины и Подзатыльниковы.