Возвращая нас к недавнему прошлому, Юрий Бондарев показывает, что уже тогда, в конце второй мировой войны, зарождались ростки, которые по законам исторической логики не могли не дать своих всходов в будущем. В центр проблем, ныне владеющих умами человечества, уже тогда выдвигались отношения друг к другу народов, только что сложивших оружие, их дальнейшая конфронтация или сотрудничество. Возобладает в дальнейшем инерция взаимного недоверия и враждебности или все же будет найден общий язык? Пойдут ли люди снова по пути военных конфликтов или найдут в себе здравый смысл, чтобы не повторять трагических ошибок истории? Вот о чем думали тогда, о чем думают и сегодня наиболее дальновидные и прогрессивно мыслящие люди.

В «Горячем снеге» есть короткий, почти проходной эпизод допроса немецкого майора, захваченного нашими разведчиками накануне манштейновского наступления. Почти сутки, заткнув пленному рот кляпом и не разжимая объятий, продержал раненый, вконец обмороженный разведчик майора в той самой низинке, где суждено было погибнуть Зое.

Теперь, в блиндаже полковника Деева, этот майор, прибывший под Сталинград прямо из Франции, где пополнялась и перевооружалась дивизия, обескровленная под Москвой, с благородным негодованием заявлял Бессонову, что с ним поступили негуманно, против правил: вместо того, чтобы убить сразу, его держали на морозе в этих бескрайних снежных степях, показавшихся десятками Франций.

«Да, десятки Франций,- согласился с горечью Бессонов, как на карте отмерив мертво-оцепенелое, в снегах, лесах и степях пространство, колоссальную глубину захваченной немецкими войсками земли…»

Походив в молчании по блиндажу, Бессонов попросил переводчика спросить у пленного, что так раздражает его при воспоминании о пути из Франции в Россию.

«- Сигареттен, майне сигареттен! - ознобно стуча челюстями, заговорил немец…- Ваши солдаты отобрали у меня французские сигареты и зажигалку. Главное, меня лишили сигарет. Вы взяли меня в плен и можете со мною делать что хотите. Но я прошу совсем маленького милосердия: дайте мне только одну сигарету. Во Франции даже преступнику дают перед смертью сигарету и вина. Конечно, Франция… Прошу ничтожного милосердия на пять минут. На одну сигарету».

«Милосердия…- внутренне усмехнулся Бессонов этому давнему, добропорядочному понятию, разрушенному самим этим гитлеровским майором более года назад.- Он просит милосердия?  После  солнечной  Франции…»

    * …Нет, у нас слишком много милосердия. Мы слишком добры и отходчивы, раздражаясь, думал Бессонов. А немец тем временем продолжал свой монолог:

 





«…Вы считаете нас злыми и жестокими, мы считаем вас исчадием ада… Война - это игра, начатая еще с детства. Люди жестоки с пеленок. Разве вы не замечали, господин генерал, как возбуждаются, как блестят глаза у подростков при виде городского пожара? При виде любого бедствия. Слабенькие люди утверждаются насилием, чувствуют себя богами, когда разрушают… Это парадокс, это чудовищно, но это так. Немцы, убивая, поклоняются фюреру, русские тоже убивают во имя Сталина. Никто не считает, что делает зло. Наоборот, убийство друг друга возведено в акт добра. Где же искать истину, господии генерал? Кто несет божественную истину? Вы, русский генерал, тоже командуете солдатами, чтобы они убивали!.. В любой войне нет правых, есть лишь кровавый инстинкт садизма».

Какое смешение понятий и представлений! Для Бондарева этот разговор пленного немца с русским генералом возник на страницах романа не случайно. В нем заключена та проблематика, к которой он обращается в своем творчестве, переходя от одного произведения к другому. Эта проблематика выдвинется и в центр его следующего после «Горячего снега» романа–«Берег».

«- Хотите, чтобы я вам ответил, господин майор? - спросил сухо Бессонов, останавливаясь перед немцем.- Тогда ответьте мне: в чем смысл вашей жизни, если уж вы заговорили о добре и зле?

- Я нацист, господин генерал… особый нацист: я за объединение немецкой нации и против той части программы, которая говорит о насилии. Но я живу в своем обществе и, к сожалению, отношусь, как и многие мои соотечественники, к мазохистскому типу, то есть я подчиняюсь. Я не всадник, я конь, господин генерал. Я зауздан…

- Очень любопытное соотношение,- усмехнулся Бессонов, всем телом устало опираясь на палочку.- Парадоксальное соотношение коня и всадника. Нацист, пришедший с насилием в Россию, против насилия, но выполняет приказания, грабит и жжет чужую землю. Это действительно парадокс, господин майор! Ну, так как вы мне задали вопрос, господин майор, я вам отвечу. Мне ненавистно утверждение личности жестокостью, но я за насилие над злом и в этом вижу смысл добра. Когда в мой дом врываются с оружием, чтобы убивать… сжигать, наслаждаться видом пожара и разрушения, как вы сказали, я должен убивать, ибо слова здесь пустой звук. Лирическое отступление, господин майор!..»

Что-то очень похожее послышится нам и в разговоре Дицмана с Никитиным. Рассуждения этого представителя интеллигентской элиты современной Западной Германии напомнят рассуждения пленного майора: «Война есть война, милая Лота… Многим немцам как типу свойствен не садизм, а мазохизм, выраженный в беспрекословном послушании. Война–это приказ».

Так уже в «Горячем снеге» Бондарев подводит нас к проблеме выбора и действия, входящей в самую суть, в самую сердцевину реального гуманизма. И как различно видится это действие советскому генералу и представителям немецкой элиты. Бессонов признает беспощадность как ответную необходимость, вызванную жестокостью и насилием. Немецкий майор и Дицман рассматривают жестокость в качестве врожденной и потому неизбежной черты человеческого рода, с детства приученного к подчинению и беспрекословному исполнению вне личности находящейся злой воли.

Сопоставляя эти точки зрения, Бондарев отвергает фатальный взгляд на зло как неизбежный и необоримый спутник людского бытия. Спор, хочешь не хочешь, переносится из области абстракций в область политики и идеологии. Конфликт романа, глубоко затрагивающий понятия человечности и бесчеловечия, справедливости и возмездия, милосердия и кары, расширяется, вовлекая в свой круг не только представителей России и Германии, не так давно сложивших оружие, но и сложно расслаивая Княжко и Гранатурова, Никитина и Самсонова, Дицмана, Эмму Герберт, Лоту Титтель, Вебера…