Пессимизм и натурализм, которые по обыкновению изменяют пафос приключенческой литературы, к счастью, не получают развития в романе, оставаясь лишь частью объективно холодной картины. Сила человеческого духа, которая, как неминуемый штамп, возникает в каждом произведении о Далеком Севере, властвует здесь правомерно. Вместе с тем принципиально новым в дебютном романе Pансмарта оказывается отображение дарвинизма Дж. Лондона в детализированном покое С. Беккета. Тем не менее, вызвав наибольший резонанс, и наибольшую славу для автора заслужил следующий роман Pансмарта - «Последний мир» («Die letzte Welt», 1988).

История «Последнего мира «довольно необыкновенная. Известный немецкий писатель, основатель и издатель серии «Другая библиотека» Г. М. Энценсбергер обратился к молодому автору с предложением подготовить для издательства «Грено» прозаический пересказ славных «Метаморфоза» Овидия. Pансмарт, работая над произведением античного поэта, интерпретируя его, ощутил, что выходит за пределы пространственно-временной структуры «Метаморфоза», что вечные образы и темы античной мифологии живут в современности… Так появился оригинальный замысел, своеобразная мифологизация действительности. В опубликованном со временем «Задумчивости романа» Pансмарт дал лаконичную характеристику содержания своего произведения. «Тема - исчезновение и реконструирование литературы, поэзии; материал - «Метаморфозы» Публия Овидия Назона».

Образы романа можно поделить на исторические и мифологические. Когда к первым принадлежат поэт Публий Овидий Назон, император Октавиан Август и молодой римлянин Котта, то фигуры, которые составляют общественность Томов, заимствованы из Овидиевых «Метаморфоз». Pансмарт прибавляет к своему произведению своеобразный справочник - «Овидиев репертуар», где коротко характеризует персонажей «Последнего мира» и их прототипов в древнем мире. В форме энциклопедически краткого изложения австрийский писатель создает небольшой двойной эскиз к каждому персонажу романа, проводя параллель между мифологическими и историческими фигурами, цитируя соответствующие места из Овидиевых «Метаморфоз» или других литературных и исторических источников. Писатель подает интерпретацию персонажей, объясняет их место в сюжете и в образной системе, роль в развитии авторской мысли.

Древнеримский поэт становится центральной фигурой произведения. Действие, в котором принимают участие все персонажи, постоянно разыгрывается вокруг личности Овидия, хотя на протяжении всего романа он не появляется ни разу. Дело не только в действии. Античный поэт - непосредственный вдохновитель «Последнего мира».

Место изгнания для Овидия - orbis ultimus - край мира, последний мир. Именно с этой метафорой «Скорбных элегий» связывает Pансмарт название своего романа, основное действие которого переносится к Томам, хотя постоянно присутствует смысловая связь с Римом. Происходит противопоставление столицы и периферии. Но «последний мир» австрийского писателя - это не только край цивилизации, а и по-философски осмысленный постмодернистским мировосприятием мотив апокалипсиса, осмысление обреченности.


 



Австрийский писатель подступает к самому критичнейшему моменту в жизни Овидия, вместе с тем отдаляясь от него. Тайна изгнания порождает новые загадки. Читатель находится будто в зеркальном зале, где его постоянно сопровождает отображение изможденных черт уже немолодого поэта. Его немое присутствие ощущается ежесекундно. Публий Овидий Назон оборачивается на воспоминание. Создавая собственную интерпретацию Овидиевой судьбы, Pансмарт сознательно отходит от исторической действительности. Это оказывается уже в том, что вероятной причиной обвинения поэта в версии Pансмарта становятся «Метаморфозы», а не «Искусство любви». Назон, как называет поэта австрийский писатель, в самом деле сжигает единственный экземпляр поэмы преобразований, и этот факт становится стрежнем, вокруг которого развивается действие. Основное внимание концентрируется на противостоянии поэта абсолютистскому режиму. Самого Октавиана Августа - «императора и героя мира» обрисовано лаконично и однозначно: это типичный деспот, который утешается осознанием своей власти, часами созерцая ее олицетворение - носорога (воистину феллининская символика!). Картину действительности для Августа формирует «аппарат». Поэт Публий Овидий Назон для императора - «оратор под восьмым номером», ведь «кто имеет власть и силу, тот книжек не читает».


К настоящим историческим лицам принадлежит и протагонист романа Котта, в античном Риме - Котта Максим Мессалин, один из самых довернных адресатов «Посланий из Понта» Овидия. В романе это молодой римлянин, «такой, как много других». Он отправляется в путешествие на «край мира», чтобы найти исчезнувшего поэта, или по крайнем мере его славное произведение. Мотив, который толкает Котту на такой поступок, довольно эгоистический - это обычное честолюбие. Кроме того, он отправляется к Томам «просто от скуки». В этом образе много современного - это и ярко выражен индивидуализм и прагматизм, и жадность впечатлений и славы.

В своих поисках Котта конфликтует с необыкновенным миром, где в убогом «железном городе», население которого составляют рудокопы, скотобойцы и торговки, постепенно реконструируются сюжеты и образы «Метаморфоз». И именно здесь Котта переживает собственную «метаморфозу», перерождается: нуждающиеся Тома, эта прямая «инкарнация» Назоновой поэзии, постепенно открывают перед ним настоящие человеческие ценности, помогают понять суть причастности к вечному.

Завершающая сцена романа - начало апокалипсиса. Изменяется климат, все подвластно окаменению, опустошению. На руинах изобилует дикая природа. Исчезает и произведение Овидия, литература превращается в отдельные элементы - слова, написанные на клочках ткани, которые перебирает полусумасшедший Котта. Pансмарта не раз упрекали, что в его романе мало радости, света, надежды. Это путешествие в сон, который постепенно переходит в марево, ужас которого становятся реальностью. Тем не менее, парафраз Р. - ни в одном месте нет возражения «Метаморфозам». Как и Овидий, австрийский писатель использует принцип преобразования не только как один из мотивов своего произведения, а и делает его основным композиционным и смысловым принципом. Заимствованную с книги «Метаморфоза» историю о четырех веках человечества, от золотого до железного, и всемирный потоп как кару для людей Pансмарт вкладывает в уста Эхо. То, что у античного поэта изображено предисловием и начинает его эпическое произведение, у современного писателя становится финалом. Развитие проходит по кругу: во время всемирной катастрофы возникает увенчанная снегом громада - Олимп, место пребывания богов. Из хаоса родится новое поколение людей. Котта читает на разрушенных камнях судьбы не только бывших, но и будущих жителей железного города. Тем не менее, эти новые люди - бездушное поколение «из камня». Финал романа довольно пессимистический. Минует все, единственное, что остается, - это сознание. Именно поэтому й ведет современный австрийский писатель диалог с античным поэтом.

Действие в романе - это постоянный поиск. Автор удается, кроме того, и к собственному поиску - реконструкции стихов, причем поле действия романа выходит за любые временно-пространственные ограничения. Основной идеей произведения являются описания линейного развития. Будто на полотнах В. Кандинского, духовное материализуется в форме круга, отвечая понятию центричного времени: все повторяется, человечество не развивается, а просто существует. События, нарисованные в «Последнем мире», происходят и в античности, и в настоящем. Сплав прошлого, современного и будущего в единое целое приобретает вневременные рамки. «Эпохи избавлялись своих названий, переходили одна в одну, пересекались». Разрушение реальной хронологии предопределяет и деформацию пространства, в котором происходит действие произведения. Рифма у Pансмарта - это своеобразная смесь античного и современного города - «центр мира», относительно которого Тома - совокупность хаоса, бедности, нестабильности и неуверенности; это - «конец мира».

Третье пространство произведения - нетронутая природа, более сильная здесь, на периферии, от цивилизации. Причем «Метаморфозы» и «Скорбные элегии» постоянно будто просвечивают сквозь текст «Последнего мира». Образовывается своеобразный временно-пространственный палимпсест, результатом которого становятся многочисленные анахронизмы и модерн измы, современный реквизит в античном интерьере: потоки автомашин в вечернем свете Рима, букеты микрофонов на стадионе «Семь приютов», что встал на осушенных средствами многочисленных жертв болотной местности, в Томах демонстрируют кинофильмы, могильщику Диту снятся ужасы концлагерей и много этакого прочего. Элементы античного интерьера активно, откровенно изменяются деталями, характерными для более близких к нам эпох. В общем, однако, в изображении Рима ощущается «столичная» атмосфера, тогда как быт Томов напоминает реквизит «магазина антикварных вещей». Климат и природа из раза в раз испытывают здесь неожиданные метаморфозы: зима длится два года, замораживая даже человеческие души, окаменелый сон горного вида вдруг пробуждается в бушевании субтропической растительности. Перед природой человек беспомощен, он может лишь пассивно наблюдать. Действие романа постоянно держит читателя в напряжении, это словно «интеллектуальная игра» с историей и мифом, окончательного результата которой не дает даже концовка романа, оставаясь «открытой». Читателю предлагается принять условия этой игры.