Из уединенной деревушки, не порывая с ней, девятилетний Гарди попадает в Дорчестер, центральный город графства Дорсетшир: после годичного пребывания в сельской школе его отдают в городскую. Здесь же, в Дорчестере, он делает первые шаги на трудовом пути: с 1856 — по 1862 год проходит курс профессионального ученичества в мастерской местного архитектора и работает под его руководством. В самой середине столетия из Лондона в Дорсет протянулась железная дорога, и провинциальный быт необычно оживился и стал преображаться.

Гарди почувствовал перемены и видел контраст между сельской и городской атмосферой, тем более что почти все это время продолжал жить в Хайер-Бокэмптон, в трех милях от города, и в течение дня из одной обстановки перемещался в другую, каждый раз_возвращаясь в свою деревушку, куда новшества цивилизации проникали медленно и всегда поражали воображение. И все же, как ни значительны были контраст и перемены, внешний облик и бытовой уклад древнего провинциального города хранил ощутимую связь с прошлым и устойчивую традицию, тянувшую звенья от самой далекой старины. Первый Гарди явился в Дорсет с острова Джерси еще в XV столетии, он был отпрыском знатного рода Ле Гарди. В английской и местной истории сохранились имена нескольких Томасов Гарди, от разных фамильных линий, в том числе основателя Грамматической школы в Дорчестере, жившего в шекспировские времена, и капитана корабля «Победа», участвовавшего в Трафальгарской битве. Судьба рода Ле Гарди занимала мысль и волновала воображение Томаса Гарди — писателя. Он не раз подумывал о том, чтобы вернуть своему имени утраченную приставку — символ и свидетельство знатности.

Замысел романа «Тэсс из рода д'Эрбервиллей» возник и формировался не без воздействия слышанных автором семейных преданий и размышлений над драматической и поучительной фамильной хроникой, соприкоснувшейся с историей родного края и национальной историей. И психический склад героини романа, обездоленной крестьянки Тэсс, ее нервная утонченность, импульсивность, душевная отзывчивость и ранимость напоминают нечто в личности самого автора, — те же черты характера доставили ему немало тяжких и глубоких переживаний. Повышенная, нередко крайняя чувствительность по-своему окрашивала его впечатления от внешней среды, стимулируя интенсивность внутренней жизни, вызывая горестное ^желание отстраниться от всего и замкнуться, когда на его глазах брала верх грубая сила, и одновременно возмущение несправедливостью и порыв сострадания. Гарди не был захвачен суетным честолюбием среды, не подхлестывала его практическую энергию воля к самоутверждению, но стихийная жажда жизни и сознаваемая потребность продвижения вперед заставляли его действовать, делать выбор, принимать далеко идущие решения. В 1862 году Гарди отправился в Лондон с рекомендательными письмами и выношенным решением продолжить занятия архитектурой уже на новом, столичном уровне. Он с юмором рассказывал впоследствии, каким ободряющим словом его там встретили: «Подожди, пока не побегаешь несколько недель по улицам и у тебя локти не начнут лосниться и штаны не обтрепятся, будто их крысы грызли! Здесь нужны люди практичные».

 




Но Гарди повезло, он нашел «якорную стоянку», устроившись помощником архитектора в мастерской Артура Бломфилда, человека со связями и видного в то время реставратора и проектировщика церковных сооружений. До того Гарди видел Лондон всего один раз, видел проездом, когда ему было восемь или девять лет. Столичная жизнь захватила его, удача подбадривала, все было внове и все необычно — и темп, и шум, и пышность церемоний, и близость прославленных имен, и живость острых разговоров, и уже открывшаяся к тому времени «подземная железная дорога», о которой он в 1863 году писал сестре: «Недавно испробовал — все отлично устроено». И все же Лондон, несмотря на обновления, оставался городом Диккенса и Теккерея.

Резкие перемены в нем начали совершаться некоторое время спустя, на глазах у Гарди, что он невольно отметил и о чем не преминул сказать. И сам он меняется с каждым годом заметнее, особенно заметно со второй половины 60-х годов, но как далеко заходят перемены и под каким непосредственным влиянием — сказать трудно: многое остается неясным из-за отрывочности и неполноты сведений. Однако среди доступных фактов есть немало таких, что сами по себе выразительны и красноречивы.

За несколько дней до смерти Теккерея в 1863 году Гарди пишет сестре: «Тебе следует почитать его. Он считается величайшим романистом наших дней, который видит в создании образцового романа возможность совершенного и правдивого воспроизведения действительной жизни. С этим взглядом нельзя не согласиться. Следовательно, именно потому, что его романы так высоко стоят как творения Искусства и Правды, в них часто отсутствует возвышающая тенденция, и по этой причине, именно в силу своей правдивости, они оказываются особенно неподходящими для молодежи. Говорят, что Теккерей не умеет создавать идеального мужчину или женщину, — очень плохо, если целью романа является поучение, и как раз наоборот, если роман рассматривается как изображение жизни». За доверительным суждением и советом скрываются энергичные размышления, видна самостоятельная работа мысли, несогласной с укоренившимся в английской литературе назидательным стандартом. Гарди намечает свой путь с ориентацией на высокие образцы. Тогда же он знакомится с нашумевшей книгой «Современные художники» Джона Рескина.

Рассуждения этого искусствоведа, поэта, критика и философа об общих принципах и правде в искусстве занимают его своей широтой и смелостью, ломавшей общепринятые представления, критикой новейшей цивилизации, сочувственным отношением к патриархальному укладу. Автор «Современных художников» не ожидает, что его мысль будет немедленно принята, и потому обращается к доказательствам при помощи обстоятельного анализа. Непривычным было его пристальное внимание к художественной технике, например, его разбор новаторской манеры живописца Тернера, «впервые показавшего англичанам, что Лондон — туманный город». К Тернеру Гарди будет обращаться вновь и вновь, развивая свой стиль динамичных пейзажных зарисовок,— в романах и в своих рассуждениях об искусстве. «Простая натуральность не привлекает более, — запишет Гарди в дневнике двадцать пять лет спустя (январь 1887 г.). — Столь порицаемая, безумная манера позднего Тернера — вот что нужно теперь, чтобы возбу2 дить мой интерес. Скрупулезная достоверность вещественного факта утрачивает свое значение в искусстве — это ученический стиль, стиль той стадии развития, когда дух безмятежен и нечувствителен к трагическим тайнам жизни».