Иронически окрашенная повесть Голдинга «Чрезвычайный посол», построенная в притчевой форме, переносит читателя в Древний Рим-Древнеримская специфика почти незаметно сплетается в художественном мире повести с реалиями европейской цивилизации XX века - оркестранты встречают войско легионеров песнями: «На сопках Древнего Рима», «Адриатические волны», «Ведет нас в бой прекрасная Минерва», «Глади-глади-глади-гладиатор», отрывками из «Симфонии Девятой Героической Когорты» и песней «Как провожали нас гетеры».

По стилю написания эта повесть резко отличается от предыдущих повестей Голдинга: она вся проникнута ироническим колоритом, что несколько облегчает ее прочтение и даже снижает внешний трагизм повествования - с первого взгляда повесть предстает лишь своего рода безобидной насмешкой над по-детски наивным и не осознавшим этого человечеством. Однако за этой иронией стоит резкое изменение голдинговской концепции человека, которая стала значительно более пессимистической, чем прежде. Прежде всего голдинговский пессимизм обращен на идею научно-технического прогресса.

Фабула повести достаточно фантастическая: в Древний Рим попадает ученый из XX века Фенокл и привозит технологию изготовления трех плодов цивилизации: скороварки, взрывчатки и печатной машины. Однако поведение людей по ходу действия повести наталкивает на грустный вывод: практически любое достижение цивилизации человек неразумный способен использовать лишь себе во зло. Единственный мудрый человек в художественном мире повести - Император. Мудрость его состоит в том, что он решительно отвергает любые изобретения, которые хотя бы потенциально могут стать инструментом насилия. Ибо он твердо знает - если они могут стать инструментом насилия, то именно в этих целях они и будут использоваться. А посему - долой взрывчатку.


 





Над книгопечатанием Император задумался, мысленно заглянул в будущее, увидел там многочисленные размноженные огромными тиражами мемуарные повествования о собственных заслугах (типа «Дневник провинциального губернатора», «Как я строил стену Адриана» или «Воспоминания бабушки Нерона») и пришел к выводу, что от книгопечатания людям станет скорее хуже, чем лучше. Только одну ошибку допустил Император - он согласился на скороварку: от нее-то какой вред? Но так уж устроен голдинговский человек, что и скороварки в его руках имеют обыкновение взрываться, причем непременно с летальным исходом - в данном конкретном случае для трех поваров. Можно ли давать чересчур опасные «игрушки» в руки людей, которым время от времени хочется учинить «небольшое бодрящее зверство»?

И ближе к финалу Император обращается к ученому из XX века Фаноклу с полным пессимизма обращением: «Эх вы, натуро-философы. Ваш упрямый и ограниченный эгоизм, ваше царственное увлечение единственным полюбившимся предметом могут когда-нибудь подвести мир к такой черте, за которой жизнь на земле можно будет стереть с той же легкостью, с какой я стираю восковой налет с этой виноградины». И предлагает Фаноклу отправиться чрезвычайным послом в Китай. Лишь бы - подальше.

Таков он, голдинговский человек, - слабый, грешный, одержимый страстями ребенок, которому опасно давать в руки его же собственные творения. И все же, несмотря ни на что, построенный этим человеком шпиль еще не рухнул. Это вселяет надежду.