Обратим внимание на то, что с самой первой строки начинает звучать голос автора. Поэт пока не говорит непосредственно от себя, он как бы скрыт за картинами объективного мира, но в интонации, в оценочных эпитетах, в художественных деталях, даже в том, как начато повествование: «Вот парадный подъезд…» - чувствуется его страдание, волнение, ненависть, любовь. Среди холопов по призванию и положению иногда мелькнет «и преклонный старик, и вдовица». И без лишних пояснений мы понимаем, кто, возвращаясь, «напевает «трам-трам», а какие .«просители плачут». Словами, характерными для свидетеля-рассказчика, открывается вторая часть стихотворения: «Раз я видел…» Теперь поэт прямо, непосредственно говорит от своего лица (я видел…, И, покуда я видеть их мог…). Скорбные интонации усиливаются от строки к строке; невольный свидетель события постепенно превращается в его истолкователя и участника.

    * Горькая ирония звучит в словах:
    * Одержимый холопским недугом,
    * Целый город с каким-то “испугом
    * Подъезжает к заветным дверям;
    * Записав свое имя и званье,
    * Разъезжаются гости домой,
    * Так глубоко довольны собой,
    * Что подумаешь - в том их призванье!

Почему поэт называет мужиков деревенские русские люди? (Сравни слова холопа: «Наш не любит оборванной черни»). Почему ходоки сначала «помолились на церковь», затем «стали вдали, свесив русые головы к груди»? Почему они просят швейцара не «пустить» или «пропустить», а «допустить»? Почему они говорят «с выраженьем надежды и муки»? Какими видит непривычных «гостей» швейцар, какие выводы можно сделать на основании их группового портрета? Как характеризуют крестьян строки:

    * И пошли они, солнцем палимы,
    * Повторяя: суди его бог!
    * Разводя безнадежно руками,

 



    * И, покуда я видеть их мог,

    * С непокрытыми шли головами?

Какие чувства и как выражает в этих строках поэт? В третьей части (вопрос 4-й) скорбь поэта оборачивается гневом и ненавистью: голос его крепнет, приобретает ораторские интонации и заполняет все пространство стиха. Как бы распахиваются двери парадного подъезда, и мы изнутри видим палаты вельможи. Штрихи его жизни не даны сами по себе, а включены в страстный обвинительный монолог поэта и потому отличаются особой экспрессией. Этот монолог выделяется не только своим интонационно-синтаксическим строем (разветвленные сложные предложения, риторические вопросы и восклицания), но и ритмически: .появляется дактилическая рифма; чередование четырех и трехстопных анапестов, передававшее разговорные интонации, сменяется выдержанным трехстопным стихом (лишь в одном месте Некрасов как бы обрывает строку: «И со славой умрешь!»); усложняется рифмовка.

Вся третья часть стихотворения построена на противопоставлении, антитезе. Каков смысл антитезы? Жизнь в ее истинной сущности, связанная с народным благом, противопоставлена подобию жизни, построенной на лжи и фальши («упоение лестью бесстыдною, волокитство, обжорство, игру»).

    * Беспощадным сарказмом дышат строки:
    * Впрочем, что ж мы такую особу
    * Беспокоим для мелких людей?..
    * Не беда, что потерпит мужик:
    * Так ведущее нас провиденье
    * Указало… да он же привык!

Короткая зарисовка: мужики, в отчаянии бредущие вдаль за заставой, - переходит в монолог-обращение поэта к родному народу. Вся Русь, вся «родная земля» предстает перед мысленным взором художника. Направляемые учителем, читатели подмечают детали исполненной горя картины. Поля, на которых изнемогают в непосильном труде мужики; бедные домишки крестьян; великая русская река, вдоль которой «бурлаки идут бечевой», и - рядом с этим - тюрьмы, остроги, каторга, рудники. Случай у парадного подъезда не единичный; что ходоки - это малая частица угнетенного и страдающего народа (может быть, поэтому Некрасов не говорит о числе ходоков и рисует их групповой, не индивидуальный портрет); что вельможа - лишь один из тех, по чьей воле стонет и гибнет народ; а парадный подъезд и роскошные палаты в Петербурге имеют множество двойников по всей стране - там, где ежедневно и ежечасно совершается несправедливость над народом («Стонет в каждом глухом городишке, у подъезда судов и палат»). Они видят, что и смиренная молитва крестьян-ходоков, и их всепрощение, и их отчаяние имеют глубокие корпи: увы! могучий народ, «сеятель и хранитель» родной земли, пока способен лишь стонать под тяжестью угнетения.

Чуткое и всеобъемлющее сердце художника не может быть равнодушно ни к страданиям, ни к долготерпению народа. И из груди поэта вырывается страстный горестный возглас: «Эх, сердечный! Что же значит твой стон бесконечный?» Некрасов как будто упрекает народ в покорности, в бесконечном повиновении судьбе.