А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я
Михаил Новиков - сочинение




Для того чтобы рассуждать о расслоении, размежевании, расколе и вообще всяческом разбалтывании пишущих на русском языке, лучше забраться на какую-нибудь возвышенность - ну, пупырек, пригорок, и оттуда уже, с пупырька, глядеть орлиным взором и гвоздить отбившихся от рук, подгонять сбившихся с ноги, наставлять оставшихся без глаза.
Я вижу два таких пупырька. Один - это вопрос: ну, а к чему вообще существует литература? То есть, вот что? Смягчение нравов, вообще всякие влияния? Или игротека для бедных, казино слов? Ах, какой глупый вопрос! Но вот, оказывается, даже те, кто убежден, что стоят у рулетки и ждут, когда выпадет им какое зеро, все равно, перешептываясь с соседями, выявляют в разговоре свое честолюбивое и тщетное желание изменить мир. Сколько Сорокин не сует под нос публике свой взгляд на собственные тексты как способ решения психосоматических проблем - все равно нет-нет да и прорвется в нем какой демиург, тут и там мелькнет тень то ли Гоголя, то ли Щедрина, то ли джойсово пенсне, то ли чеховское. Пелевин, грибник и фантаст, пишет


всякие "Папахи на башнях" да "Зомбификации". Писатели - нескромное, лукавое племя. Скажут одно, подумают другое, напишут вовсе третье. Что ж. Люди...

Другой вопрос-кочка - это вопрос о прошлом. Дело в том, что пора наконец признаться - мне лично, но я вот сейчас признаюсь и облегчу душу, но и всем прочим, непризнающимся, тоже - в подлинной и искренней ненависти к Союзу писателей Советского Союза. Пору заката этой организации я наблюдал, обучаясь в Литературном институте. Закат был пышный - багрец и золото, туда-сюда. Жаль, я не поэт. Конечно, в тот слой действительности, в котором пребывал я, выходили из этого Союза только какие-то странные пузыри. Помнится, пересекал двор Литинститута Владимир Гусев - человек с блуждающей улыбкой и блестевшим, как осколки бутыли в траве, взором. Он публиковал отрывистые, комковатые дневники, в которых пузырились соображения о высокой миссии литературы, о вечном и поперечном. Ну что ж, отлично. Спрятаться от этого было можно, легко - но романтика внутренней эмиграции, всякого неучастия в делах тьмы и прочих танцев Серебряного века (поэт выше) как-то не канала в восьмидесятые. То ли чувствовалось, что совок издыхает, то ли просто в семидесятых дискурс дворников и сторожей был уже скушан и обглодан.

Патриоты, во всяком случае, были нескучное племя. Однажды я пришел в молодежную секцию СП, или как уж она там называлась. В какую-то подворотню в центре. В комнатухе, за столом, заваленным рукописями, сидел человек с комсомольским зачесом и слегка немосковским выговором. Кругом глыбились рукописи, и еще одну этот человек изготавливал тут же собственноручно. Его звали Николай Дорошенко. Выслушав мои жалкие слова о том, что я, дескать, не прочь поехать на какую-то конференцию молодых прозаиков под девизом "Начинающие - съезду", он отчего-то возгорелся желанием прочитать мне только что сочиненный отрывок. Я хорошо запомнил этот текст: речь там шла о каком-то мальчонке, Егорке, что ли, который выбежал деревенской ночью на улицу и помчался взапуски к реке. Зашел в воду, поплыл и увидел над головой звездное небо. Пострела пробрало. Потемневшего лицом, изнутри обугленного Дорошенко я видел потом однажды в ЦДЛ - ясно было, что чуткая душа молодого функционера-почвенника не вынесла перестройки.

Далее, некоторое время, уже на излете совка я служил в настоящем заповеднике, в "Молодой гвардии". Это одно из самых экзотических впечатлений моей жизни, мало с чем его можно сравнить - ну, вот с поездкой разве что в Африку. Кряжистые люди ходили по коридорам этого учреждения, и кряжисты были их статьи: "Обрубить щупальца сионистского спрута". Или вот стихи о гражданской войне, которые написал еще молодой тогда, лет двадцати семи, полный господин, поэт

Игорь Жеглов: "Кавалерия будто несет на себе центрифуги взметнувшихся сабельных жал". Может быть, однако, жала были не взметнувшиеся, а стремительные - но что-то такое, это точно, эти слова были абсолютно ключевыми.

Надо честно сказать, что все то, что считалось либеральным и, как бы это выразиться, прогрессивным, было не лучше. Больше того, в землесосах-почвенниках был, по крайней мере, некоторый персональный пыл - то есть тексты были, конечно, чудовищны, но сами эти личности как-то двигались, с неуклюжей грацией восставших из гробов вампиров. Помещавшихся же в либеральном крыле, казалось, даже еще и не разбудили. Отчего-то сотрудники либеральных толстых журналов производили впечатление именно особой, потусторонней сонливости. Мой однокурсник Андрей Воронцов сделал блестящую карьеру, устроившись в журнал "Октябрь". И однажды нелегкая занесла меня к нему в редакцию. Это был удивительный разговор. Я вошел, держа в трясущихся, может быть, руках папчонку с рукописью. Поздоровался. Ах, как страшно заскучал сразу Андрей. Мы вышли в коридор, уселись в кресла, дымок закурился над нами. "Ну, что, как жизнь, как тебе тут работается?" - спрашивал я. "Да-а", - медленно ответил Воронцов. "Что, трудно?" - не понял я. "Да-а", - опять сказал он. "Ну, я оставлю тут рассказы". - "Да-а". - "Счастливо, Андрей". Я встал и протянул ему руку. Тут он несколько оживился, но сказал, впрочем, опять только: "Да-а". Удаляясь от этой редакции, я вспомнил, что в рассказах Андрея, которые я читал в институте, действие большей частью происходило в пригородных электричках - автор жил за городом и в полном соответствии с заветами реализма писал о том, что лучше всего знал. Сон, и мелькание мокрых дач за окном, снова сон, перроны, тоже мокрые, и вот он, Киевский вокзал. Сходным образом встречал меня какой-то Володя Потапов в "Новом мире" и, в других редакциях, женщины со следами породы, красоты и романов, около которых непременно висели расправленные на плечиках прекрасные дубленки.

В этих дубленках, кажется, и была вся соль. Они придавали всей конструкции Союза Писателей и, широко беря, советской литературы смысл и все это дело оправдывали. То есть вот она висела рядом, пока я мямлил свое "Я тут принес рассказы" и выслушивал "Оставьте, наш рецензент прочитает", - и меховое ее нутро, ласковое, солидное, напоминало мне - нет, не зря ты хлебаешь этот компост, там на дне - слава, деньги, покой.

"Это все в прошлом, Настек, - Муся вздохнула, - в нашем с тобой далеком невозвратном прошлом. И лорд Байрон, и молодой Вертер, и эти поиски абсолюта". Муся и Настек правы. Я пригласил этих залетных потаскушек наудачу, открыв роман Натальи Калининой "Нечаянные грезы". Наталья Калинина, очевидно, такая же фикция, как

Муся и Настек, и ее выдумал, как оболочку для героев, сумрачный некто, выгоняющий на вес роман за романом. "Он шагнул к ней из тени - большой, даже громоздкий, потерявший контроль над своими чувствами. Его пальцы больно сдавили ей шею, зрачки напоминали пчелиные жала". Чем не метафора, чем не энциклопедия литературной жизни - эти "Грезы"? Он - халтурщик-жанровик, пахарь масскульта, она - русская литература.

И так далее: новое г не хуже, старое г не лучше. Новый тип писательского поведения: сидеть в своем углу, пилить своих муськов одного за другим? Вряд ли что получится. Мало кому достанет сил не сбиваться в стаи - ну, Беккет, помнится, сидел один. Тут беккетов не было, тут скорее боковы. Писатель - слепоглухонемой нечеловек - остается недосягаемым идеалом.

"Амир подошел к молодой женщине и, поддавшись страстному желанию, вызванному воспоминанием, схватил ее на руки и, положив на широкую кушетку, захотел увести в мир наслаждений, но Тамара резко высвободилась и недовольно воскликнула:

- Ты меня испугал!

Глаза Амира смеялись, а руки гладили ее тело, стараясь вызвать желание. Это еще больше взбесило молодую женщину, и она из последних сил заставляла себя сдерживать охвативший ее гнев. Дрожащими от ярости губами Тамара раздраженно бросила:

- Я хочу принять душ, - и быстрым шагом направилась к дому".

Дом, конечно, еще не в Переделкине, но, пожалуй, уже на Поварской. Думаете, это опять Калинина Наталья? Нет, Истомина Татьяна, "Сладкая боль". И могут ли они не взяться за руки, не слиться в профсоюзном экстазе? Жанр - опора, на нем душа успокоится. Вот как будет: "Перепуганная Лера не хотела отпускать от себя Копытова и, чтобы удержать его, попросила почитать стихи. Володька до восхода солнца декламировал ей свои произведения... и Валерии искренне казалось, что Копытов - лучший поэт России". Володька все правильно сделал, всем стоит поучиться у Копытова. Кто додекламирует до восхода, тому и поверит Валерия. Прочие рассыплются, как Фаол.

Евгений Попов,

дважды член Союза писателей СССР,
член Союза российских писателей,


 
член Союза писателей Москвы, член Союза российских литераторов и еще член разных всяких организаций Общую литературную ситуацию в стране я расцениваю как просто отличную. Каждый волен писать все, что ему взбредет в голову, не опасаясь быть посаженным на цепь. Другое дело - удастся ли ему это напечатать, особенно после "КРИЗИСА"? Но это вопрос, во-первых, материально-полиграфический, а во-вторых - вечный. Молодые люди, дай им Бог удачи, всегда обивали пороги редакций и гневались на старшее поколение, звезды всегда восходили, закатывались и гасли, иногда обретая новую жизнь в грядущем времени, а чаще всего - нет, "коммерческая литература" всегда раскупалась лучше собственно "литературы" и жаждала не одобрения или внимания со стороны критики, а единственно - крутой прибыли. Грустно не литературе, грустно лишь бывшим членам бывшего Союза писателей СССР, потерявшим дифференцированную "халяву" - от многотомного собрания сочинений до дешевой путевки в Переделкино и Коктебель. Да и то не всем. Никаких "двух культур", а уж тем более "демократической" и "патриотической", в одной национальной культуре не существует - все это выдумки сначала Ленина, а потом - неизвестно кого. Единого, даже по видимости, литературного процесса в стране тоже не существовало никогда. В данном случае я говорю не о вялых спорах у единой кассы "западников" или "деревенщиков", а о том, что кроме литературы совписовской в стране ВСЕГДА существовала ДРУГАЯ ЛИТЕРАТУРА во всех смыслах этого определения, включающего в себя и "самиздат", и "тамиздат", отчего дата "август 1991" здесь ровным счетом ничего не значит. Что и показало дальнейшее развитие событий. Печально, что один из пастырей августовской культурной революции-91 впоследствии сильно огорчился и уехал в Америку проповедовать тамошним аборигенам, а другой тоже огорчился, но не уехал, а наоборот - сдал все писательское имущество неизвестно кому, отчего оба они, я надеюсь, живут относительно неплохо в этом подлунном мире, чего нельзя сказать о некогда ведомой ими "писательской массе". О тогдашних, политически корректно выражаясь, "оппонентах" перестроечной демократии, распевавших августовским вечерком в Хамовниках песню "Варяг", я говорить не стану, так как не обладаю для этого достаточной компетентностью и не желаю обладать. Говорят, что их лидеры тоже живут не худо даже и при "оккупационном правительстве", а "патриотические" пролетарии пера находятся в том же положении, что и их "демократические" коллеги. Что же касается собственно Союза писателей, на котором, повторяю, вовсе не замыкался (а уж теперь и тем более) литературный процесс, то он разделился, как амеба, которую мы все изучали в школе, и все его части воюют со всеми другими частями, как "махновцы" с бандой "атамана Маруськи", "петлюровцами", "красными", "белыми", "синими", "зелеными" и "голубыми". Что, как известно, ведет к разрухе, которую мы все и имеем вне зависимости от исповедуемых идеологий или отсутствия таковых. Полагаю, что писательские Союзы (пока не поздно, ведь возможно, что уже и поздно), сохранившие независимость и суверенитет, должны объединиться ЭКОНОМИЧЕСКИ, чтобы вернуть совписовские богатства, ныне в значительной степени растащенные и канувшие в небыль. Тогда старики будут получать пенсию, а всем желающим бесплатно починят зубы. Но это вопрос материалистический, а мы, кажется, говорим о духовном, поэтому я перехожу к непосредственным ответам на конкретные вопросы. 1. Профессионально и по-человечески мне совершенно не интересно, что происходит в "соседних" сегментах словесности, зато интересно, что происходит с отдельными интересующими меня представителями этих сегментов, особенно знакомыми мне лично: написали они что-нибудь хорошее или наоборот. Принадлежность к клану ничего не решает в литературе, где подлец может создать высококачественное произведение, а праведник оказаться графоманом, чему примеров несть числа. 2. "Многоукладное" в литературе означает, что она жива и помирать не собирается. 3. "Диалог" между отчуждившимися друг от друга ветвями - это что-то из Метерлинка, где пляшет Хлеб и веселится Огонь, или из русского народного игрища "А мы просо сеяли"... Диалог возможен только между ЛИЧНОСТЯМИ, и если они есть, то и диалог есть, а если нет, то нет. Если собеседники априорно считают друг друга дураками и негодяями, то зачем им беседовать о литературе? Им нужно создать совместное предприятие или ТРЕД-ЮНИОН с целью совместного выживания в этом жестком мире, где их объединяет только одно - профессиональная принадлежность. И в данном случае совершенно не важно, что одни из них воспринимают писательство как осознанную необходимость, а другие как свободу. Абрам Рейтблат Разговор о структуре литературного поля, о имеющихся тут секторах и коммуникации между ними представляется мне нужным и своевременным. Хотелось бы только четче определить, что обсуждается - сфера социальная (литераторы и их объединения, периодические издания и издательства и т. п.) или культурная (идеологические программы, эстетические направления, жанры), литература в широком смысле (как сфера письменного) или в узком (как вид искусства). Лично я - за максимально большое разнообразие и в той, и в другой сфере. Но, по моему мнению, степень "многоукладности", точнее, разнообразия, выросла за годы "перестройки" и "постперестройки" в очень небольшой степени. Предлагаемые редакцией "Знамени" критерии различения мне представляются не главными, а побочными, поскольку носят политический (демократическая / патриотическая) или экономический (коммерческая / некоммерческая) характер и не связаны впрямую с литературой. Но раз уж они упомянуты, начну с них. Да, число писательских организаций выросло, но дробление это вызвано внелитературными причинами. Число же мировоззренческих и эстетических программ практически не увеличилось. Сохраняется все та же двухполюсность (демократ / патриот). Не возникли хоть сколько-нибудь значимые группы литераторов (и соответствующие издания) со, скажем, феминистской, религиозной, экологической, авангардистской программами. Но и двухполюсная оппозиция присутствует лишь у наиболее "идеологизированных", озабоченных нынешней своей ситуацией слоев и групп. Показательно, что в последние годы аудитория "толстых" журналов, где в наибольшей степени проявлены идеолого-политические ориентации, существенно сократилась, а литературу, которую принято именовать "массовой", по критерию "патриотичности/демократичности" разделить вряд ли удастся. Да и многие из тех, кто читает "толстые" журналы, особого внимания на "партийные" разногласия не обращают, и абоненты провинциальных библиотек вполне могут спутать, напечатан ли роман в "Нашем современнике" или "Новом мире", стоящих рядом на библиотечной полке. Впрочем, и у писателей не все так просто, нередко различия эстетические оказываются важнее идеологических, в результате "патриотов" со сложной поэтикой печатают журналы "демократические" и не печатают "патриотические". О стирании "граней" свидетельствует тот факт, что ряд литераторов выступает и в "демократических", и в "патриотических" изданиях (Л. Аннинский, Ю. Бунда, Вик. Топоров), и ни у них, ни у редакций это не вызывает видимых напряжений. Особо ощутимо это исчезновение границ в "массовой" литературе, куда идут, чтобы заработать, как эстетически "консервативные" реалисты, так и "продвинутые" постмодернисты, причем книги их прекрасно сосуществуют в рамках одних и тех же серий. Это в первые годы перестройки, когда массовая литература была представлена почти исключительно переводами и переизданиями дореволюционных авторов (Вербицкая, Чарская, популярные исторические романисты), на персональном уровне авторские составы "высокой" и "массовой" литературы не совпадали, сейчас - принципиально иная ситуация. Так что о водоразделе между коммерческой и некоммерческой литературами я бы поостерегся говорить. Поскольку речь у нас идет о литературе, я бы предложил все же в качестве индикатора "многоукладности" использовать критерии не политические или экономические, а мировоззренческие, творческие. Тогда показателем разнообразия для меня явилось бы наличие большого числа групп литераторов (оформленных или не оформленных, это не важно) со своими программами, журналами, эти программы формулирующими и отстаивающими в полемике с конкурирующими изданиями. При этом важно, чтобы в журналах обсуждались актуальные мировоззренческие, эстетические, этические проблемы. Ничего подобного сейчас нет. Вот лишь немногие из наиболее острых и актуальных проблем современной отечественной литературы и культуры: крах интеллигенции как держателя "высокой" культуры; вестернизация российской культуры; православный фундаментализм и современная русская культура; экспансия эзотерики, мистики и неоязычества; национал-большевизм и молодежь; рецепция фрейдизма и неофрейдизма; "русская идея", "русский менталитет" и "соборность" как культурные идеологемы; русские ближнего зарубежья и их место в современной русской культуре и литературе; современная эмиграция из России и ее влияние на культуру; падение статуса литературы и судьбы критики; визуализация современной культуры и др. Обсуждаются ли они в литературе и журналистике? Есть газетные отклики, есть отдельные журнальные статьи, которые, впрочем, можно пересчитать по пальцам. Но дискуссий, предполагающих наличие разных точек зрения, столкновение их, полемику, приведение аргументов в пользу своей позиции и против позиции оппонента, - нет совершенно. Причина, как справедливо указывают в своих работах об отечественной интеллигенции Л. Гудков и Б. Дубин, - в отсутствии интеллектуальной элиты, способной анализировать ситуацию в стране, давать идейные ориентиры, исходящие из нынешних реалий, а не отвлеченных идеологических схем многолетней давности. Я имею в виду прежде всего небеллетристические жанры. Возможно, тут сказывается мой личный вкус: современная сюжетная проза (не важно, почвенная или западническая, массовая или элитарная) мне, за редчайшими исключениями, неинтересна - сразу видно, как это "сделано". Душевный отклик вызывают тексты, написанные не в третьем, а в первом лице, то, что А. Гольдштейн называет "литературой существования", прежде всего мемуары и эссе. В целом же состояние современной отечественной литературы (впрочем, я не имею тут в виду поэзию; это слишком специфическая и достаточно автономная сфера) я бы охарактеризовал как анемичное, бесцветное, эпигонское. Ярких и своеобразных фигур (за исключением, быть может, Петрушевской) как-то не видно. Аналогичная ситуация была лет 100 назад, в 1880-1890-х годах, когда тон задавали литераторы, подобные Боборыкину и Потапенко. Хотелось бы надеяться, что нас ждет такой же расцвет, как в начале XX века.





Ну а если Вы все-таки не нашли своё сочинение, воспользуйтесь поиском
В нашей базе свыше 20 тысяч сочинений

Сохранить сочинение:

Сочинение по вашей теме Михаил Новиков. Поищите еще с сайта похожие.

Другие сочинения по современной литературе

Другие сочинения по современной литературе


Сочинение на тему Михаил Новиков, Другие сочинения по современной литературе