У Тургенева и некоторые помещики, избежавшие растлевающего влияния крепостного права, Петр Петрович Каратаев не менее русский человек, чем крестьяне; недаром рассказ о нем первоначально назывался «Русак». И это объясняется тем, что он - также жертва крепостного права: его сгубила любовь к чужой крепостной девушке, на которой он не может жениться из-за дикого самодурства ее владелицы. Национальные черты характера подчеркнуты и в моральном облике Чертопханова: он великолепен в своей природной гордости, независимости и инстинктивном чувстве справедливости. Он - помещик, но не крепостник. Такова же Татьяна Борисовна, типичная патриархальная помещица, но в то же время простое существо с прямодушным, чистым сердцем. Живые силы в России есть, - таков итог изучения русской жизни в «Записках охотника». Только отчасти, по мысли Тургенева, они заключены в дворянстве, неглавным образом и прежде всего-в простом народе. Есть в русском народе и воля, и крепость, и ум, и мягкость, и гуманность, и поэзия, есть готовность «поломать себя» и двинуться   вперед по пути преобразований.

Тургеневский замысел (книги о стихиях и силах русской жизни, естественно, был бы не полон без постановки вопроса о русском образованном сословии, о его месте и роли. Эта тема имеется в «Записках охотника», она поставлена в «Гамлете Щигровского уезда», но это единственная тема, которая разрешается в этой книге трагически. Отрыв от родной почвы превращает мыслящего человека в пустоцвет. Вывезший свои понятия из-за границы, Гамлет Щигровошго уезда оторван от русской жизни. С горечью он сознает это сам. Поэтому он поставлен автором вне живых сил русского народа. Сознание своей ненужности, амбициозное презрение к себе превращает жизнь тургеневского героя в психологический выверт, о беспрерывную жажду самоунижения. В то же время стремление Гамлета Щигровского уезда найти для себя место в русской жизни в глазах Тургенева представляется уже проявлением живой силы. Унижающий себя, герой не унижен поэтому автором: в Гамлете Щигровокого уезда предсказаны некоторые черты Рудина.

Так, в перспективе «Записок охотника» вырисовывались уже контуры романа Тургенева, громадное влияние которого на русскую литературу не нуждается в доказательствах. Но и сами по себе «Записки охотника» сыграли выдающуюся роль в развитии русской литературы и общественной мысли.

После смерти Тургенева, в некрологической статье, помещенной в «Отечественных записках», Салтыков-Щедрин, поставите вопрос о том, «что сделал Тургенев для русского народа, В смысле простонародья», ответил без колебаний: «несомненно сделал очень много и непосредственно».

Более сложным было отношение передовой русской литературы к «Запискам окопника» в годы революционном ситуации (1869 - 1861). Русские революционные демократы видели в это время главную задачу литературы о народе не столько в изображении его великих положительных свойств, сколько в критике тех его недостатков и слабостей, которые обусловлены были долгими родами крепостного гнета и мешали народу активно взяться за дело собственного освобождения. В этих условиях перед литературой встали новые вопросы, которые в снос время не стояли и не могли стоять перед автором «Записок охотника». В статье «Не начало ли перемены?» (1861) Чернышевский указал на эти вопросы, выдвинутые жизнью, рассматривая при этом «Записки охотника» как произведение, отразившее литературно-общественные задачи предшествующего периода. Таким образом, и в новых условиях «Записки охотника» .воспринимались как произведение этапного характера.



 





Историческое значение «Записок охотника» было для революционных демократов неоспоримо и высоко. По силе воздействия Чернышевский ставил «Записки охотишка» в один ряд со стихотворениями Некрасова. «После Ваших «Записок охотника» ни одна книга не производила такого восторга»,3 - писал в 1857 г. Чернышевский Тургеневу о стихотворениях Некрасова.

Подобно Чернышевскому, и Добролюбов, при всех снопх принципиальных разногласиях с Тургеневым, ценил в Тургеневе изумительную политическую чуткость, «чутье настоящей минуты», то есть социальную злободневность, умение откликаться на живые запросы текущего дня.

Эта сторона творчества Тургенева раньше всего проявилась в «Записках охотника», и Добролюбов, естественно, должен был высоко ставить эту книгу Тургенева, & которой живое отношение к современности сказалось так ярко и сильно. В феврале 1859 г. Добролюбов закончил одну из своих рецензий сообщением о литературной- новости, которой он спешил поделиться с читателем. Это было известие о втором издании «Записок охотника».

С наибольшей полнотой точку зрения революционных демократов на «Записки охотника» выразил Салтыков-Щедрин. Выше приведена была данная им в некрологе Тургенева оценка «Записок охотника» как произведения, положившего начало целой литературе о народе и его нуждах. Эта итоговая оценка подготовлена была отзывами! Щедрина о «Записках охотника», относящимися к годам. В рецензии на «Лесную глушь» С. В. Максимова Щедрин подчеркнул новаторский характер «Записок охотника». В то время как для романов Тургенева, по мысли Щедрина, материал был подготовлен целым рядом беллетристов-предшественников, в «Записках охотника» Тургенев предшественников те вмел. В статье «Напрасные ожидания» Щедрин отделил народные рассказы Тургенева и от идиллических произведений Григоровича и от рассказов Н. Успенского, в которых русский крестьянский мир обрисован чертами, не лишенными карикатурности. В отличие от произведений этих двух писателей «Записки охотника», указывает Щедрин, отличаются бесспорной талантливостью; правда, деятельность Тургенева не могла определить собою направление всей нагнем литературы, но это, по мысли Щедрина, объясняется прежде всего тем, что создание народных типов в дальнейшем, после «Записок охотника», уже не составляло главной цели писателя.

В полной мере оценивая историческую заслугу Тургенева, Салтыков-Щедрин не считал, разумеется, задачу изображения народной жизни исчерпанной «Записками охотника». Книга Тургенева, по мысли Щедрина, открывала пути для дальнейшей работы в том же направлении. Тургенев показал выдающихся представителей крестьянской среды, а это уже само по себе предполагало- - и качестве дальнейшей задачи - изучение самой этой среды, выдвигающей людей, подобных тургеневским героям. «Сучок, Ермолай, Бирюк, Касьян и другие типы, созданные рукою Тургенева, - писал Салтыков, - нимало не знакомили нас с крестьянскою средою, не потому, чтоб это не были типы вполне живые, а потому, что они представлялись нам уединенными, стоящими в положении исключительном и преисполненном недомолвок». «Нужна была целая крестьянская среда», - считал Салтыков, - и эта среда, думал он, будет изображена писателями, быть может, менее даровитыми, чем Тургенев, которые дадут, однако, «более полное и отчетливое представление об искомом предмете, нежели даже мастерские типы Тургенева, при помощи которых перед нами раскрывалась только какая-то таинственная, недоступная глубь».