Только у английского мещанства это механическое бытие доведено до совершенства - все рассчитано, размечено, проинтегрировано. Как у викария Дьюли в ” Островитянах”: “расписание часов приема пищи; расписание дней раскаяния (дважды в неделю); расписание пользования свежим воздухом; расписание занятия благодетельностью; и, в конце концов, среди числа других - одно расписание, из скромности оставленное без заголовка и специально затронутое миссис Дьюли, где были записаны субботы каждой третьей недели “. При таких обстоятельствах уже не найдешь души - все одинаковое, все собранное из комплектов деталей: трости, цилиндра, вставных челюстей, пенсне. И проповеди о насильническом спасении, лицемерии. Вот откуда - из буржуазной Англии вынес Замятин замысел своей фантастической антиутопии “Мы” (1920). Двухлетняя заграничная командировка имела большая влияние на Замятина.

По его собственному признанию, он мог теперь свободно писать по-английски, так же, как и по-русски, одевался согласно с европейской модой, с подчеркнутой элегантностью, с  собеседниками был подчеркнуто внимательным и вежливым. И прозвище “англичанин” крепко приросло к нему. Тем не менее, Ремизов, который близко знал Замятина, шутил по этому поводу: “Замятин из Лебедяни, тамбовский, чего русее, и стихия его слов отборно русская. Прозвище “англичанин”. Как будто он и сам поверил - а это тоже очень русское. Внешне было “прилично” и для Англии. И никакое это не английское, а просто под инженерскую гребенку, а разойдется - смотрите: лебедянский молодец с пробором!”. И Ремизов был прав. Очень важным в этом смысле кажется признание самого Замятина в “Автобиографии”. “Думаю, что если бы в 1917 году не вернулся из Англии, если бы эти годы не прожил вместе с Россией - больше не мог бы писать”. После октябрьских событий становится ядром группы талантливой молодежи в Петрограде (Замятин читает лекции при издательстве “Всемирная литература”, которое было начато М. Горьким), много выступает с обзором новинок современной литературы и создает огромное количество очерков о художниках прошлого (Чехове, Сологубе, Уэллсе, О.Генри, Франсе, Блоке, Леониде Андрееве).


Наиболее существенным было его собственное художественное творчество, где первое место занимает, безусловно, роман “Мы”, который до 1925 года (до выхода в переводах за границей) оставался в рукописи, многочисленные рассказы, сказки, драматургические действа, в которых художник разоблачал “больные” стороны послереволюционной деятельности. Его начали воспринимать как предателя, как отступника. Он страдал от злопыхательских нападок критиков. У него похитили славу философа и новатора. Что же служило материалом для таких гонений?

Почему Замятин, который с юности был близок к большевикам, сочувствовал революции и сотрудничал с ней, изменил свое отношение? Главным раздражителем, безусловно, был роман “Мы”, который современники восприняли как злую карикатуру на социалистическое (коммунистическое) общество будущего. Тем не менее, и сегодня это произведение не потеряло своей актуальности. Скорее это роман-предостережение, а не просто критика современности, как его видели в 20-е годыа. Замятин в своем произведении поднимается над конкретной историко-социальной ситуацией. Его роман вырос из возражения глобального мещанства, одубелости, застойности, которые приобретают тоталитарный характер в условиях технократического общества. Замятин восстает против механистического расписывания жизни, против штампа, когда люди превращаются в насекомых, становятся абсолютно одинаковыми, теряют свою личность. Это памятка о возможных последствиях бездумного технического прогресса, который превращает людей в пронумерованных особей, это предупреждение о том, к чему может привести наука, которая оторвалась от морального и духовного начал в условиях “всемирной сверхдержавы” и торжества технократов.

 Исследователь А. Воронской писал о романе “Мы”: “Замятин написал памфлет, относящийся не к коммунизму, а к государственному, бисмарковскому, реакционному рихтеровскому социализму. Недаром он перелицевал своих “Островитян” и принес оттуда в роман главнейшие черты Лондона и Джесмонда, и не только это, но и фабулу”.