Летом 1817 года двадцать девять юношей прощались с Царским Селом, с любимыми парками и прудами, со знамениты ми дворцами и беседками, где им так славно мечталось в тишине, с наставниками, хранившими их юность, и с Лицеем, который навсегда останется для них родным домом. Никто не сможет выразить это лучше Пушкина: «Куда бы нас ни бросила судьбина и счастье куда б ни повело, всё те же мы: нам целый мир — чужбина, Отечество нам Царское Село».

Шесть лицейских лет для Пушкина и его товарищей были полны ярких впечатлений, радостей и разочарований, успехов и неудач. Что же оказалось главным для самого Пушкина, что вынес он из этой эпохи своей ранней юности? По мнению Ю. Лотмана, главным было чувство дома, которого в детстве Пушкин был лишен. Лицей же стал первым местом в его жизни, которое он осознал и почувствовал как родное. «В начале жизни школу помню я», признавался сам Пушкин. Да, конечно, и это воспоминание грело его душу, ибо лицей, как сегодня уже ясно всем, был замечательным учебным заведением. «Моя студенческая келья вдруг озарилась: Муза в ней открыла пир младших затей», — и в этом признании слышим мы благодарность Пушкина лицею, так как именно там он впервые почувствовал себя поэтом: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил». А еще в эти же годы происходит знакомство с Чаадаевым и Кавериным, сближение с семьей Карамзина, с членами «Арзамаса», публикация первого серьезного стихотворения другу стихотворцу «Вестнике Европы».

И все-таки главным чувством, вынесенным из лицея и скрашивавшим всю жизнь Пушкина, было чувство товарищества братства, дружбы. В стихотворении «Разлука», написанном к окончанию Лицея и подаренном В. Кюхельбекеру, Пушкин поклялся: «Где б ни был я: в огне ли смертной битвы, при мирных ли брегах родимого ручья, — святому братству верен я». Именно лицей определил то великое место, которое занимает тема дружбы в лирике Пушкина. И дело даже не в количестве стихотворений или отдельных строк, прямо посвященных лицейским друзьям, а в их, если можно так выразиться, удельном весе. Посвящения друзьям, единомышленникам, близким людям можно найти у любого поэта, во, пожалуй, невозможно назвать кого-либо, кроме Пушкина, у кого мотивы товарищества, дружества стали бы предметом лирического восторга, темой непревзойденных элегий и лирических посланий. Поистине, Пушкин — единственный в нашей литературе поэт дружбы.

19 октября самая главная дата в жизни лицеистов первого выпуска, «чугунников». Скрепив свою вечную дружбу одинаковыми чугунными кольцами, которые подарил им директор Лицея Е. А. Энгельгардт, они решили собираться каждый год 19 октября, в честь дня торжественного открытия Лицея в 1811 году. И непременно собирались в Петербурге, чаще всего у Яковлева, старосты их курса, и вели протоколы этих встреч, и оставили нам эту бесценную память о благородстве, верности, любви.

Особое место в ряду пушкинских лирических гимнов дружбы занимает элегия «19 октября» 1825 года. Прошло уже несколько лет разлуки Пушкина с друзьями: сначала южная ссылка, вслед за ней — заточение в Михайловском без какой-либо надежды на скорое возвращение: «Печален я: со мною друга нет, с кем долгую за пил бы я разлуку, кому бы мог пожать от сердца руку и пожелать веселых много лет». Написанное вдали от друзей, от Петербурга, стихотворение Пушкина прямо обращено к собравшимся товарищам и прежде всего напоминает им об отсутствующих «на братской перекличке» «Я пью один, и на брегах Невы меня друзья сегодня именуют. Но многие ль и там из вас пируют? Еще кого не досчитались вы?» Среди тех, кого уже в двадцать пятом году не было среди друзей, Пушкин первым называет Николая Корсакова: «Под миртами Италии пре красной он тихо спит, и дружеский резец не начертал над братскою могилой слов несколько на языке родном».

Еще не догадываясь об этом, Пушкин в «19 октября» 1825 го да как бы закладывает сам для себя основы традиции, которой уже никогда не изменит: во всех посвящениях лицейской годовщине прежде всего вспомнить о тех, кого нет рядом с друзьями, В 1827 году это будут Иван Пущин и Вильгельм Кюхельбекер, сосланные в Сибирь, в 1831 году — «шесть мест упраздненных стоять, а среди них — «любимейший из любимых» Антон Дельвиг. Но эти мотивы скорби зазвучат еще нескоро, и в 1825 году Пушкин с любовью и нежностью вспоминает тех друзей, с которыми ему посчастливилось повидаться за время Михайловской ссылки: «Поэта дом опальный, о Пущин мой, ты первым посетил, ты усладил изгнанья день печальный, ты в день его Лицея превратил»; «Ты, Горчаков, счастливец с первых дней... невзначай проселочной дорогой мы встретились и братски обнялись»; «И ты пришел, сын лепи вдохновенной, о Дельвиг мой!» Пушкин вспомнит в этих стихах и мореплавателя Федора Матюшкима, которому еще предстоит вписать много страниц в историю России, и Вильгельма Кюхельбекера (* брат родной, но музе, по судьбам»), и наставников, которым он воздает, «подъяв кустам признательную чашу», и даже выславшего его из Петербурга императора Александра: «Он взял Париж, он основал Лицей». Однако главным в стихотворении 1825 года становится истинный гимн дружбе, навсегда вошедший в сознание и память любого русского читателя: «Друзья мои, прекрасен наш союз! Он как душа неразделим и вечен, неколебим, свободен и беспечен, срастался он под сенью дружных муз».

В пятой статье о сочинениях Пушкина В. Белинский обращает особое внимание на последнюю строфу этого стихотворения, в которой поэт со щемящей грустью пытается представить себе последнего лицеиста:
Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придется одному?
Несчастный друг! Средь новых поколений
Докучный гость, а лишний, и чужой,
Он вспомнят нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой.
Пускай же он с отрадой, хоть печальной,
Тогда сей день за чашей проведет,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.

Конечно, ни Пушкин, когда он писал эти строки, ни его друзья, когда они их читали, ни Белинский, когда он плакал над этими стихами, — никто не мог знать, что этим последним лицеистом окажется уже упоминавшийся в тех же стихах Александр Горчаков — единственный из лицеистов первого выпуска, который доживет до открытия опекушинского памятника Пушкину в Москве в 1880 году.

Чистота, бескорыстие, широта дружеского чувства Пушки на поразительны. И вдруг такая странность: в том же году, почти одновременно с «19 октября». Пушкин пишет стихотворение «Дружба», состоящее из одного четверостишия:
Что дружба?
Легкий пыл похмелья,
Обиды вольный разговор,


 






Обмен тщеславия, безделья
Иль покровительства позор.

Почти невозможно поверить, что это пишет тот же Пушкин, только что восклицавший: «Друзья мои, прекрасен наш союз!» Что вызвало к жизни эти горькие и безжалостные строки? Просто ли дурное настроение или всколыхнувшиеся вдруг воспоминания о встречах и отношениях с людьми, далекими от лицея? Может быть. Ведь и в стихотворении «19 октября» есть тень этих горьких впечатлений: «Друзьям иным душой предался нежной, но горек был небратский их привет». Пушкин не хочет вспоминать клевету, предательство, коварство «иных друзей» — тех случайных людей, с кем свела его судьба; он не хочет омрачать этими воспоминаниями стихи, посвященные Лицею, но горечь и обида, видимо, так сильны в его душе, что нечаянно отчеканиваются в это короткое четверостишие.

«19 октября» 1827 года — один из шедевров лирики Пушкина. В этом коротком стихотворении воплотился весь Пушкин, желающий добра и счастья не только самым близким своим друзьям, но и тем, кто был далек от него, как Модест Корф, например. Пушкин благословляет и тех, кто томится в казематах или ссылке (Пущин, Кюхельбекер), и тех, кто подолгу «царской службы» им противостоит. Жизнь не развела, а разбросала их, но лицей остается для всех незыблемым и святым сим волом дружбы.
Бог помочь вам, друзья мои,
В заботах жизни, царской службы,
И на пирах разгульной дружбы,
И в сладких таинствах любви.
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море
И в мрачных пропастях земли.

Как не согласиться после этих стихов с Андреем Синявским: «Плакать хочется до чего хорош Пушкин!»

Конечно, не каждый год Пушкин отмечал 19 октября новым стихотворением. Порой он набрасывал шуточные строки, порой просто проводил время с друзьями, но дату эту помнил всегда. Бывало, приурочивал к ней и печальные для себя решения.

Так, 19 октября в Болдине была сожжена «десятая песнь «Онегина», о чем Пушкин сделал запись в дневнике. Но такие стихи, как «Разлука», «19 октября» 1825 и 1827 годов, «Пущину» («Мой первый друг, мой друг бесценный!»), «Чем чаще празднует лицей...» навсегда вошли и в историю лицея, и в русскую поэзию. Среди них особое место занимает одно из последних лирических стихотворений в жизни Пушкина — «Была пора...» Написанное к 19 октября 1836 года, оно не было закончено. По воспоминаниям друзей, Пушкин начал его читать, но не смог, разрыдался. Яковлев взял у него листок, дочитал, и друзья попросили его закончить стихи. Пушкин пообещал, но стихотворение так и осталось незавершенным.

В нем использована та же стихотворная форма, что и в элегии 1825 года: тот же размер, тот же объем строфы, — как будто Пушкин хотел напомнить друзьям те давние времена, когда он восклицал: «друзья мои, прекрасен наш союз!» Он и в самом деле хотел многое напомнить своим товарищам: не случайно через все стихотворение проходит это повторяющееся «Вы помните?», «Припомните, о други...» Но то, что было, прошло:
Меж нами речь не так игриво льется,
Просторнее, грустнее мы сидим,
И реже смех средь песен раздается,
И чаще мы вздыхаем и молчим.

«Просторнее» — это потому, что уже нет шестерых товарищей, и безвременная смерть их омрачает дружеское веселье. Еще в 1831 году Пушкин написал: «И мнится, очередь за мною». И он угадал: он оказался седьмым, ушел вслед за Дельвигом.

«Отсутствие воздуха», погубившее Пушкина, о котором позже скажет Александр Блок, остро ощущается в этих стихах, как ни в каких других. Будущего нет, осталось только прошлое:

«Была пора: наш праздник молодой сиял, шумел и розами венчался, и с песнями бокалов звон мешался, и тесною сидели мы толпой. Теперь не то...» Впереди у поэта тяжелые преддуэльные месяцы, потом поединок с Дантесом, смертельная рана и мучительная смерть. По прихоти судьбы секундантом на последней, смертельной дуэли Пушкина будет лицейский товарищ Константин Данзас, о снисхождении к которому поэт будет на смертном одре просить Николая: «Он мне брат...» И почти последними словами умирающего Пушкина будут слова: «Как жаль, что нет здесь сейчас ни Пущина, ни Малиновского...« Лицейских товарищей позовет поэт в последние минуты жизни, как будто еще раз вспомнит клятву своей прекрасной юности: «Где б ни был я: в огне ли смертной битвы, при мирных ли брегах родимого ручья, — святому братству верен я».