Поэзия вместе с человеческим умом «портят» человека как органическую часть природы и делают его несчастным. По жанру в этом сборнике видим две, на первый взгляд противоположные, тенденции: «лирическую» и «эпическую». Более длинные поэмы, которые Антонич называет «элегиями», это будто своеобразные рассказы. Но все же их тон не «повествовательный» или «эпический»: они взрываются гейзерами внезапного вдохновения и рвутся запыхавшийся вперед, как будто сами они - стихийные явления природы. Вместе с ними встречаем в сборнике короткие лирические миниатюры: «моментально навеки» открывается нам какой-то полностью уникальный образ или же маленький космос образов. Эти две тенденции продолжаются от сборника в сборник, хотя в более поздних сборниках «эпическая» тенденция испытывает важные видоизменения. Из стремительно юных элегий вырастают тяжелые, широкорядные, задумчивые баллады и более длинные поэзии. И мысль, и образы становятся каждый раз сложнее, более глубокие, более тяжелые.

Они теряют свою непосредственность, яростную силу и принуждают нас останавливаться и задумываться. Миниатюры зато не проходят такие заметные метаморфозы; они до конца основываются на непосредственном образном восприятии, хотя впоследствии становятся значительно глубже и чувственно более трагическими. В «Книге Льва» Антонич организовал эти свои жанровые тенденции группами стихотворений: группы более длинных, эпических произведений он назвал «главами», а группы лирических миниатюр - «лирическими интермеццо». Если «Три перстня» можно назвать «сказочной» реальностью, тогда «Книгу льва» нужно назвать «мифологической». Намеки на мифологическую основу сборника видим уже в названии. Лев - пятый знак зодиака, что символизирует силу солнца, волю и «прозрачный» огонь. В алхимии лев - знак «философского огня», а также золота. В геральдике он - знак отваги, мужества, земной силы (в противовес к орлу), а также утра. «Книга льва» - это евангелия от св. Марка. В психологии Карла Густава Юнга лев символизирует опасность, что сознание может быть ежеминутно побеждено стихийным подсознанием.

В конце можно добавить, что лев - знак города Львова, хоть это, по-видимому, здесь не суть важно. Что Антонич был полностью осознавал мифологичность импликаций названия своей книжки (кроме, может, юнговских, хотя они здесь, тем не менее, реальны), видим даже в первых двух произведениях сборника, где активными символами выступают солнце, огонь, отвага, золото, утро. Через целый сборник львы приобретают разные значения для Антонича: угроза для Даниила, отвага воинов в стихотворениях о победоносности, в конце сборника и так далее. Но, кажется, самый главный символ льва - сама поэзия, потому что она для Антонича совмещает все соответствия для символа льва. Мифологическую основу сборника видим также в других символах, включительно с частым повторением магических чисел (три, семь, двенадцать). Часто символы в этом сборнике становятся на место метафор. В «Книге льва» лейтмотив природы значительно углубляется. Здесь уже не встречаем природу в ее феноменальном виде. Она превозносится к духовным высотам и объединяется с человеческим подсознанием. Поэт сакраментализирует ее, облачает ее в выразительные символы религиозных обрядов: она становится не так стройным готическим храмом, как отображением иррациональной силы, хаотической стихийности ветхозаветной веры. Здесь также выступает мотив, который критика более или менее подходяще назвала Антоничевским «пантеизмом». Поэт каждый раз чаще отождествляет существование своего лирического героя с существованием природы, особенно растительной. В некоторых произведениях существование человека как организма так сливается с природой, что лирический герой не только теряет собственную индивидуальность, но даже физически перестает быть человеком и превращается в какое-то явление вне человеческой природы. В цикличности природы, в ее «расточительности» поэт находит ответ на смерть. Человек включен в течение природы.


 





Сделав мифологическим это течение природы способом возвышения ее к мистическим сферам, Антонич сделал из нее метафизическую вечность. Цикличность рождения, жизнь и смерть, а самое главное - преобразование материи, заверяет человека, что его «Я», его сознание умрет - его сверхличное бытие будет вечным. Цикличность природы приводит поэта к исканию цикличности в человеческой истории. Он пытается откопать корни человека в древних цивилизациях, больше всего приближенных к природе. Эти «атавистические» мотивы с одной стороны усиливают мифологическую атмосферу сборника, а с другой - противопоставляются современной цивилизации, так жестоко и эффектно критикуемой в последнем сборнике «Ротации». В «Книге льва» лейтмотив поэтического искусства переходит почти полностью на «вордсвортовскую» сторону, иногда сближается с теориями немецкого философа-идеалиста Шеллинга и английского поэта и критика Колриджа. Душа искусства здесь уже - выразительный отсвет Природы и ее самый ценный дар. Как для многих поэтов-романтиков и их наследников - символистов - для Антонича поэтическое слово имеет странные, волшебные свойства и таинственную, иррациональную силу, которая укоренена в природе. В отличие от символистов и в чисто романтичной традиции, поэт говорит о слове как магии, но не пытается употреблять слово как магию. «Зеленое евангелие» не приносит нам новых тематических мотивов или формальных нововведений.

Напротив, здесь видим сводку тем, вычитание мотивов, выделение основы поэтического мировоззрения, сгущение самого основного. Поэт не продолжает темы волюнтаризма, отваги, борьбы, что были в предыдущих сборниках. Не продолжает он также темы ортодоксальной религии. Зато он усиливает основные темы своего творчества и своеобразно подносит их к полностью уже мистическим сферам. Когда в первом сборнике мы видели атмосферу сказки, а во второй мифа, то здесь встречаем утонченную и художественно перевоплощенную мистику. Цикличность природы, ее стремление к оплодотворению, ее иррациональность становятся здесь для Антонича полностью религиозными процессами. Поэт чувствует, что, хоть его корень утоплен в низинных чащах природы, природа помогает ему поднять чело. Взгляды его на вечность в таком, например, прекрасном произведении, как «Дом за зарей», можно сравнить с интерпретацией вечности буддистов: после шести реинкарнаций в растительные и животные формы человеческая душа становится зарей в каком-то «вне небесном» созвездии. Придерживаясь одной линии развития, Богдан Игорь Антонич из волшебного и талантливого поэта лемковских пейзажей стал гениальным поэтом-мыслителем, поэтом-мистиком. Очень интересный и важный этап в развитии поэта Антонича составляет посмертный сборник «Ротации». Во многих формальных и поэтических аспектах он отличается от главного русла его таланта. Урбанистические темы были у него и раньше, но здесь город становится уже своеобразным символом «антиприроды», в противовес «оприродненому» селу «Трех перстней». В этом сборнике уже нечасто встречаем торжественные гимны празднования жизни. В высокоискусных, временами гротесковых, саркастических или жутких образах встречаем своеобразные апокалипсические виденья города-марева, города-ада.

 Возможно, что, завершив свою главную творческую струю в «Зеленом евангелии», Антонич сознательно решил пойти новыми путями: от утверждения и празднования к отрицанию, от неоромантизма к мрачному экспрессионизму. А возможно, это был только временный кризис мировоззрения или психологический кризис личности. Как бы оно не было, маленький сборник «Ротации» показывает новое и очень интересное лицо таланта Богдана Игоря Антонича. Освобожденная метрика, и строфика, смелые мазки темных цветов, «черная острота», риторическая дикция, - все это могло бы стать в основу «нового» Антонича, даже более интересного и более богатого. В сложном поэтическом мире Б. И. Антонича, который вырос после «Приветствия жизни», можно искать различное влияние. Антонич знал западноевропейскую и славянскую модерную поэзию. Но герметически сплошная уникальность его творчества не очень поощряет к таким исканиям. В одном мы определены - выразительные и благотворительные следы оставила на Антоничевском творчестве украинская народная поэзия, что сам Антонич нескольких раз подчеркивал в своих статьях. Зато кое-кто из критиков переоценивал влияние имажинизма и сюрреализма на его творчество.