Драма «97», первая часть трилогии об украинском селе 1919-1930 гг. является трагической летописью гибели украинского села. В пьесе столкнулись две разрушительные силы: революционный фанатизм и голод, рожденный им. Именно об этом с большой болью в душе пишет автор. Здесь, возможно, нет политики, а есть жизнь, которая существует сама по себе, независимо от любых политических убеждений. Главные персонажи произведения - фанаты революционных событий, которые способны отдать свою жизнь ради «светлого будущего», с одной стороны, а с другой – бедные крестьяне незаможники и мироеды. Вспомним образ Сереги Смыка. Бывший люмпен, он возглавляет ныне ревком. Его увлеченность идеей подается сквозь мировоззрение фанатичной ослепленности. Писатель якобы не открывает чего-то нового, необыкновенного. Тем не менее, становится жутко от того, что идея, за которую отдавали жизнь, не дала значительных положительных результатов.

Смык и умирает так же фанатически, как и жил. Окончательный финал пьесы поражает своей агрессивностью: «Не будет, гад, по-твоему, а будет по-нашему! (Смык наклоняет голову и разводит руками, будто хочет кого-то ухватить) - ты, гад, держись! (Бросается вперед, хватает воздух, и, отступает, падает возле стола мертвый)». Обе разрушительные силы, как удостоверяет сюжет драмы, мертвенные. Возьмем, для примера, натуралистически-абсурдную сцену каннибализма. Не все жители села восприняли революцию. В селе увеличилась пропасть между богатыми и бедными. Изможденные голодом, крестьяне поили всех кошек и собак. На фоне этих событий автор изображает образы Ларивона, глухонемого сторожа, и Арины, убогой вдовы с пятью детьми. От голода умирает один ребенок. Нищенствование ничем не помогло человеку. И тогда Ларивон и Арина осуществили самое страшное: они порезали полуживых детей... Поступок ужасный, неслыханный, нечеловеческий...




 







А кто преступники? Калека, обделенный от природы умом, обезумевшая то ли от голода и отчаяния мать? Община требует наказания для детоубийц. Есть соблазн согласиться с таким приговором. Но тяжело выносить приговор Арине и Ларивону: их действия не подлежат человеческим законам. Писатель мастерски воссоздает неистовствующую от крови гурьбу, которая является огромной силой, так как над ней властвует звериный инстинкт. Эта сцена - свидетельство того, что в авторской концепции село первых послереволюционных событий изображено прикрас, без упрощения, в сложной ситуации голода, рожденного революцией, а в 30-е годы - насильнической коллективизацией. Н. Кулиш ставил целью воссоздать с помощью персонажей весь сложный, противоречивый колорит села, ту напряженность ситуации, которая сложилась между сельской бедностью и богатеями, подчеркнуть сложность и жестокость борьбы, которая велась на селе, старался подать такую развязку, «чтобы зрители, придя домой, не щелкали семечки и не пили чаек... Чтобы они как можно глубже ощутили суровую острую борьбу революции и голода».

Однако сцена, где Копистка принуждает Васю читать вслух над мертвым Серегой пакет из волости за подписью секретаря комячейки, свидетельствует против «идеологической выдержанности пьесы». Самая «идейно выдержанная» окраска финала, читателя или зрителя не покидает ощущение, что они находятся в ирреальном мире умерших, где правит абсурд внешнего бытия, которое тяготеет к бюрократическим формам существования. Сцена с бумагами (Вася пишет по распоряжению Копистки), которые разлетаются в пустой комнате, где умирает Смык удостоверяет, что революция и голод как две формы существования, две формы человеческого бытия абсурдны по своей сути.