Марсель Пруст родился в июле 1871 года в семье врача, ставшего затем генеральным инспектором медицинской службы. Учился в лицее, но без особого старания - мешала астма, обострившаяся, когда Прусту было девять лет. Литературные занятия не были тогда главным для Пруста. Тем не менее в 1896 году он издает сборник своих первых набросков и новелл под названием «Наслаждения и дни». Они отразили чрезвычайно узкий жизненный опыт начинающего писателя, его увлечение светской жизнью, хотя уже здесь обнаруживаются характерные для Пруста противоречия: он не раз напишет о том, что светская жизнь знаменует отказ человека от подлинных радостей, от природы; от наслаждения искусством, от чувств непосредственных и искренних. Лучшее в первом произведении Пруста - импрессионистические миниатюры, меланхолические пейзажи, картины, созданные воображением человека, предпочитающего действительной жизни мир фантазии, мир воспоминаний.

После выхода первого сборника Пруст долгое время публиковался мало: несколько незначительных статей и фрагментов, переводы из Дж. Рескина, которым увлекался. Казалось, что он вовсе отошел от литературы. Однако после смерти писателя были обнаружены черновики незаконченного и неотредактированного им романа «Жан Сантейль». Роман писался, очевидно, в 1895-1900 годах и позволяет говорить о том, что тогда начался новый период творчества Пруста. Роман этот тоже автобиографичен, но Пруст пытается в нем прямо изобразить французское общество конца прошлого века. Герой романа Жан Сантейль наблюдает и политические столкновения в парламенте, сочувствуя при Э1-ом левым, и определяет свое отношение к делу Дрейфуса, не скрывая симпатий к осужденному и оклеветанному человеку. Правда, к концу произведения он явно разочаровывается в политике и обращается к искусству, противопоставленному обществу.

В начале века Пруст теряет иллюзии относительно светского общества, к тому же резко обостряется его болезнь. Он вынужден поселиться в обитой пробкой комнате, все реже покидает ее. В своем заточении, однако, Пруст проявил вдруг неожиданную работоспособность:   с  исключительным  увлечением  он писал  роман,  который стал главным делом его жизни и который прославил его,- роман «В поисках утраченного времени».

С 1911 года Пруст безуспешно пытался устроить первый том в издательство; лишь в 1913 году выходит «В сторону Свана». Книга прошла незамеченной читателями и почти незамеченной критикой. Вторую часть-«Под сенью девушек в цвету» Пруст напечатал в 1918 году; в 1919 году она получила Гонкуровскую премию и принесла писателю известность. Затем публикуются следующие части огромного произведения: «Сторона Германтов» (1920-1921), «Содом и Гоморра» (1921-1922), посмертно - «Пленница» (1924), «Беглянка» (1925), «Найденное время» (1927).

Творение Марселя Пруста воспринимается как форма существования его создателя, как единственная доступная ему и полностью его устраивающая форма практического действия. Чем ближе конец книги, тем яснее, что Пруст предпочитает искусство, а не жизнь: «Истинная жизнь, единственная жизнь - это литература». Легко понять первоначальные, личные причины такого именно соотношения искусства и жизни: «В поисках утраченного времени» написано человеком, почти изолированным болезнью от жизни и активной деятельности, человеком, которому оставались одни лишь воспоминания. Для Пруста, когда он работал над романом, жизнь с каждым месяцем становилась прошлым, а время бежало все быстрее. Бесконечная ткань его повествования, которую Пруст вряд ли перестал бы ткать, если бы не смерть, кажется единственным доступным писателю средством замедлить бег времени, «поймать» его в гигантских сетях слов.

Но это было не только стихийное и непосредственное выражение личного опыта, а обдуманный, целенаправленный принцип. В заключительной части романа-«Найденное время» - Пруст обрушивается на «лживость так называемого реалистического искусства», с раздражением вспоминает начало века, то время, когда литературная критика (Пруст упоминает Ж.-Р. Блока) звала писателей покинуть «башни из слоновой кости», обратиться к рабочему движению, найти подлинных героев. По «качеству языка», а не по «характеру эстетики» следует,- полагает Пруст, ценить «интеллектуальный труд». Ему «кажется смешной» и даже «опасной» «идея народного искусства». Так определив свое место в литературной борьбе, Пруст вновь и в самой категоричной форме заключает: «Подлинная жизнь, единственная жизнь - литература», «Все - в сознании, а не в объекте». Свои симпатии, зафиксированные в романе, Пруст неизменно отдавал писателям и художникам-импрессионистам.

Однако метод Пруста противоречив. «Все - в сознании», по его мнению. Но в сознании Пруста разместился целый мир, и его жизнь, и жизнь сотен лиц, целого общества, Франции конца XIX - начала XX века. Пруст типизирует, обобщает, а не просто непосредственно «выливает» свои эмоции, свои ощущения. Создание Пруста еще связано с властвующим над художником опытом реализма. Как бы ни раздражало Пруста современное «реалистическое искусство», он сознавался (в книге «Против   Сент-Бева»)   в  своей  потребности   «любить

Бальзака». Сознавался в подлинной одержимости этим гигантом. Бальзак оставался для Пруста живой и чрезвычайно авторитетной фигурой.

«Все гибнет, все разрушается» - такой мотив звучит в произведении Пруста неизменно. Жизнь приносит герою одни лишь разочарования, жизнь - это непрестанная потеря  С воссоздания «инстинктивной памяти» начинается, по убеждению Пруста, и искусство: память превращается в единственную жизнетворящую силу и в силу творческую, начало инстинктивного припоминания - это и начало творчества. Стиль Пруста, его бесконечная, медленно развертывающаяся фраза это фиксация расчленения материи на атомы, это образ, который стремится быть точным в каждой мелочи, в каждой детали, заботливо подбираемой фразой. К тому же мир, отраженный Прустом,- не застывший мир, и движется, тянется фраза, не способная остановиться. Важнейшей особенностью Пруста-художника было это воспроизведение микрокосма в постоянном движении составляющих его частиц. Внутри гигантского «аквариума», где заключено «я», Пруст ловит каждый миг, фиксирует все стадии перемен вечно изменчивой материи. Стоит взору художника остановиться на каком-то объекте - как тут же оказывается, что он стал иным.

Любовь занимает огромное место в романе «В поисках утраченного времени», где доминирует принцип «желания» и «наслаждения». Но человек, по убеждению Пруста, не может познать сущность другого человека (мы «всегда отделены от других»), поэтому и любовь превращена в «чисто внутреннее переживание, которому не соответствовало никакое внешнее явление». Пруст воспроизводит это чувство с поразительным мастерством как непрерывный поток сталкивающихся, противоречивых, сложнейших состояний. Но чувство любви становится однообразным и у Свана, и у рассказчика и к Одетте, и к Альбертине, ибо писателю казалось, что любовь - это «неизлечимая болезнь». Постоянные колебания, истерические порывы, толчки, судороги чувств, контрасты, конвульсии болезненных переживаний - вот любовь в изображении Пруста.

Подлинные, реальные Альбертина, Одетта сводятся к «нескольким жалким материальным элементам», тогда как возможности «я» неограничены: сколько людей смотрят на Одетту, столько «Одетт» и возникает, да к тому же «каждый из нас - не одно существо, но множество», причем составные части этого «множества» очень различны (Альбертина, например, порочна и в то же .время любит поговорить о Сен-Симоне, умственно развита и т. п.).

Пруст третировал реальность, но его огромный роман пронизан неудержимым к ней тяготением. Подлинной реальностью и единственным объектом искусства писатель провозгласил мир внутренний, мир воображения, но большая часть его произведения представляет собой скрупулезное описание мира внешнего. Да и что же вспоминать и что ловить памяти, в любом ее варианте, если не впечатления от того же реального мира? Пруст пообещал превратить роман в воспроизведение воспоминания, но постоянно отступает от этого; в принципе повествования нет последовательности и единства. Противоречия произведения Пруста типичны для импрессионистического метода.   Они   усугублены   категорической   декларацией   «инстинктивной памяти», вызывающей противоречие между замыслом и осуществлением, которое у Пруста в немалой степени зависело от реалистической традиции французской литературы, от традиции Бальзака, которым Пруст был одержим.