Сложный, разветвленный синтаксис порождает своеобразный пульс стихотворения, удивительно соответствующий его поэтическому содержанию. Этот пульс создает живое дыхание стиха, его нервную систему, рождает характерную для Бродского внутреннюю моторику, которая может быть разной – напряженной, драматической или, наоборот, спокойно-созерцательной, мягко-замедленной и – что характерно – очень часто переменной. Допуская большую свободу варьирования ритма от строфы к строфе, поэт тщательно следит за тем, чтобы все стихотворение было жестко сцементировано единой системой рифмообразования ; если стихотворение состоит из нескольких выделяемых нумерацией частей, то для каждой части может использоваться своя система рифмовки. Например, большое стихотворение «Колыбельная Трескового Мыса» состоит из 12-ти пятистрофных главок и написано в двух различных размерноритмических структурах: все четные главы имеют жесткую рифмовку типа АВААВСС, все нечетные ААВССВ. При этом в обеих структурах – переменная ритмика, то качающаяся от строфы к строфе, то неизменная на протяжении нескольких строф:
Опуская веки я вижу край
ткани и локоть в момент изгиба.
Место, где я нахожусь, есть рай,
ибо рай – это место бессилья. Ибо
это одна из таких планет,
где перспективы нет.
(II; 355).

Эта цитата – пример фиксированного пульса для всей 10-й главы. Совершено другой метроритм у нечетных глав:
Восточный конец Империи погружается в ночь. Цикады
умолкают в траве газонов. Классические цитаты
на фронтонах неразличимы . Шпиль с крестом безучастно
чернеет, словно бутылка, забытая на столе.
Из патрульной машины. Лоснящейся на пустыре,
звякают клавиши Рэя Чарльза.
(II; 355).
Ритм и рифма в стихах Бродского несут особую художественную нагрузку, они в высшей степени функциональны, и когда наполняются продуктом необычного художественного мышления Бродского, то в результате возникает внутренняя гармония и реально осязаемая мощь его поэзии.

Бродский развил бесконечные возможности рифм и ритма русского стиха путем свободной перекомпановки и разрывов.

Существует предание о том, как родился гомеровский стих – о том, как набегающая волна моря провоцирует слушающего волну поэта отвечать ей (даже цензура (Паустовский), суть не что иное, как замедленное движение отпрянувшей волны). (59; 7). Отталкиваясь от метра, рожденного Понтом Эвксинским , Бродский говорит:
Я родился и вырос в балтийский болотах, подле
серых цинковых волн всегда набегавших по две.
И отсюда – все рифмы, отсюда тот блеклый голос,
вьющейся между ними, как мокрый волос…
(II; 403).

Это, конечно, совсем не тот голос, что взывал: «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос…» Но здесь, как некое своеобразное противопоставление окружающему, возникло это поразительное, скромное «Тихотворение мое, мое немое,

Однако, тяглое – на страх поводьям,
куда пожалуемся на ярмо и
кому поведаем как жизнь проводим?
Как поздно за полночь, ища глазунию
луны за шторами зажженной спичкою,
вручную стряхиваешь пыль безумия
с осколков желтого оскала в писчую .
Как эту борзопись , что гуще патоки,
Там не размазывай, но с кем в колене и
в локте хотя бы преломить, опять-таки,
ломоть отрезанный тихотворение ?»
(II; 408).

Бродский, прибегнув к более изощренным построениям, более сложным композиционным структурам, жесткой системе рифмообразования , создал новую поэтическую музыкальность. Более глухая, гораздо менее бойкая, чем расхожий мотив, иногда почти исчезающая, она тем не менее, всегда присутствует в поэзии Бродского, чьи стихи являются как бы отголоском одной большой музыки мироздания.

Но если эта новая поэтическая музыкальность, неповторимая и сразу узнаваемая лексиса и архитектоника, необычная словесная инструментовка были присущи уже ранним стихотворениям Бродского, то в одно области – в просодии – можно наблюдать изменения, мучительные поиски новых путей и созвучий – то, что называют поэтической эволюцией. Стихотворный размер, утверждает Бродский в интервью Джону Глэду , суть «отражение определенного психологического состояния. Это, если угодно, парафраз известного «стиль – это человек». Оглядываясь назад, я могу с большей или меньшей достоверностью сказать, что первые десять-пятнадцать лет соей карьеры я пользовался размерами более точными, более точными метрами, т.е. пятистопным ямбом, что свидетельствовала о некоторых моих иллюзиях, о способности или о желании подчинить свою речь определенному контролю» (23; 134).

Кроме того, увлечение Бродским ямбом – сугубо русская поэтическая традиция 6 исследователь Б.Томашевский подсчитал, что почти 90% русской поэзии написано ямбом.

Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый








из Александровского сада,
ночной кораблик нелюдимый,
на розу желтую похожий ,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
(I; 150).

Порой же Бродский, воспринимавшийся читателями и слушателями как «новый поэт», демонстрировал свою органическую связь с золотым и серебрянным веком русской культуры, используя не только пятистопный ямб, но и подчеркнуто «пушкинский текст»:

Волненье чернеющей листвы,
волненье душ и невское волненье,
и запах загнивающей травы
и облаков белесое гоненье,
и странная вечерняя тоска,
живущая и замкнуто и немо,
и ровное дыхание стиха,
нежданно посетившее поэму
в осенние недели, в октябре –
мне радостно их чувствовать и слышать,
и снова расставаться на заре,
когда светлеет облако над крышей
и посредине грязного двора
блестит вода, пролившаяся за ночь.
Люблю тебя, рассветная пора,
и облаков стремительную рваность
над непокрытой влажной головой,
и молчаливость окон над Невой,
где вся вода вдоль набережных мчится
и вновь не происходит ничего,
и далеко, мне кажется, вершится
мой страшный Суд, суд сердца моего.
(I; 95).

Русской поэзии известны и трехсложные размеры – анапест; до народной песни («Не гулял с кистенем я в дремучем лесу»… через век «Не жалею, не зову, не плачу»…). В этом плане Бродский тоже поработал:
Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам,
вдоль березовых рощ; отбежавших во тьме к треугольным домам,
вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному дну,
освещенный луной и ее замечая одну.
(I; 226).

«На сегодняшний день в том, что я сочиняю, - говорит Бродский, гораздо больший процент дольника, интонационного стиха, когда речь приобретает, как мне кажется, некоторую нейтральность. Я склоняюсь к нейтральности тона и думаю, что применение размера или качество размеров свидетельствует об этом. И если есть какая-либо эволюция, то она в стремлении нейтрализовать всякий лирический элемент, приблизив его к звуку, производимому маятником, т.е. чтобы было больше маятника, чем музыки» (23; 134).
«нейтрализация всякого лирического элемента» - задача для российского стихотворца необычная. Новые средства выражения, неординарность мышления и –г лавное, - обращение к культурному наследию англо- американский поэтов позволили Бродскому передать то, что традиционной русской поэтике в силу ее специфике недоступно. Эту же мысль подтверждает и сам поэт: «Единственно, чему я у Донна научился, - это строфике. Донн, как вообще большинство английских поэтов, особенно елизаветинцев – что называется по-русски ренессанс, - все они были чрезвычайно изобретательны в строфике. А к тому времени, как я начал заниматься стихосложением, идея строфы вообще отсутствовала, поскольку отсутствовала культурная преемственность» (23; 135).

Поэзия зрелого Бродского не заключена в ямбо-хореических кирпичиках. Гладкость и напевность – не единственный путь, по которому может развиваться стихотворная речь. Иногда чтение и восприятие поэзии требует физического усилия.
Прошло что-то около года. Я вернулся на место битвы,
к научившимся крылья расправлять у опасной бритвы
или же в лучшем случае – у удивленной брови
птицам цвета то сумерек, то испорченной крови.
(III; 124)

влияние западно-европейской и американской культуры отчасти вывели за границы творческого мира Бродского ту щемящесть и даже романсовость , которыми славна русская поэзия. Однако этот же фактор помог Бродскому выработать нейтральность, убедительность и объективность – основные эстетические принципы поэта. 
Читать новости: