Николай Степанович Гумилев жил и творил в тот период русской жизни, когда наконец после долгого затишья наступил момент подлинного расцвета поэзии, который носит название серебряного века. Еще в гимназические годы Николай Гумилев проявляет интерес к поэзии французских поэтов парнасцев и символистов. В 1905 году он выпускает свой первый сборник «Путь конквистадоров», в котором дерзко уподобляет себя завоевателям новых земель, потому что считает поэзию завоеванием, цель которого — наполнить «сокровищницу поэзии золотыми слитками и алмазными диадемами». За свою короткую жизнь (1886—1921) поэт успевает выпустить такие прекрасные поэтические' сборники, как «Романтические цветы», «Жемчуга», «Колчан», «Огненный столп», которые действительно стали «бриллиантами» в сокровищнице русской поэзии. Н. С. Гумилев не только творит, он пытается стать одним из организаторов литературной жизни России. Из его литературных вечеров рождается объединение поэтической молодежи «Цех поэтов», в недрах которого вызревает акмеизм — поэтическое направление, с которым связаны имена Анны Ахматовой и Осипа Мандельштама. Кроме того, Н. С. Гумилев был тонким литературным критиком, теоретиком стиха.

Поэзия Николая Гумилева в разные периоды его творческой жизни неодинакова. Поэт начинает с юношеского желания изменить мир, подобно Будде или Христу. Иногда он категорически отрицает символизм, а иногда бывает настолько близок к нему, что трудно догадаться, что какое-то стихотворение принадлежит ему. Здесь вспоминаются слова А. Блока, поэта высоко ценимого Н. Гумилевым: «Писатель — растение многолетнее... душа писателя расширяется периодами, а творение его — только внешние результаты подземного роста души». Так, ранний Гумилев тяготел к поэзии старших символистов — К. Д. Бальмонта и В. Я. Брюсова, увлекался романтикой Р. Киплинга и в то же время обращался к зарубежным классикам — В. Шекспиру, Ф. Вийону, Т. Готье. Позже он отходит от романтической декоративности экзотической лирики и пышной яркости образов и обращается к более четкой и строгой форме стихосложения, что и стало основой акмеистического движения. Он был строг и неумолим к молодым поэтам, первый объявил стихосложение наукой и ремеслом, которому нужно так же учиться, как учатся музыке и живописи. Он не приемлет в творчества того, что позже назовет литературной «неврастенией». Талант, чистое вдохновение должны были, по его пониманию, обладать совершенным аппаратом стихосложения, и он упорно и сурово учил молодых мастерству. Н. С. Гумилев является сторонником строгой и четкой поэтической формы, хотя подчеркивает, что внимание к форме не самоцель, а лишь свидетельство связи поэта с многовековой поэтической традицией- Стихотворения акмеистического периода, составившие сборник «Седьмое небо», подтверждают такой трезвый, аналитический, научный подход Н. С. Гумилева к явлениям поэзии. Основные положения новой теории изложены им в статье «Наследие символизма и акмеизм». «Новому направлению» было дано два названия: акмеизм и адамизм (от греческого слова, обозначающего: «мужественно-твердый и ясный взгляд на жизнь»). Главным их достижением Николай Гумилев считал признание «самоценности каждого явления», вытеснение культа «неведомого» «детски мудрым, до боли сладким ощущением собственного незнания». Поэт старается привлечь внимание читателей не только к миру внешних явлений, но и к области более глубоких пластов человеческого бытия.

Обладая безусловным даром предвидения, Гумилев-критик намечает в своих работах пути развития отечественной поэзии, и мы сегодня можем убедиться, как точен и прозорлив был он в своих оценках. Свое понимание поэзии он выразил в самом начале своей программной статьи «Анатомия стихотворения», открывающей сборник «Письма о русской поэзии». «Среди многочисленных формул, определяющих существо поэзии, выделяются две, — писал Н. Гумилев, — предложенные поэтами же, задумывающимися над тайнами своего ремесла. Они гласят: «Поэзия есть лучшие слова в лучшем порядке» и «Поэзия есть то, что сотворено и, следовательно, не нуждается в переделке». Обе эти формулы основаны на особенно ярком ощущении законов, по которым слова влияют на наше сознание. Поэтом является тот, кто «учитывает все законы, управляющие комплексом взятых им слов». Именно это положение и лежит в основе той громадной работы, которую после революции проводил Н. С. Гумилев с молодыми поэтами, настойчиво обучая их технике стиха, тайнам того ремесла, без которого, по его мнению, настоящая поэзия невозможна. Н. С. Гумилев хотел написать теорию поэзии, этой книге не суждено было родиться, и отношение его к «святому ремеслу» поэзии сконцентрировано в нескольких статьях и рецензиях, составивших «Письма о русской поэзии».

Но с годами поэзия Николая Гумилева несколько меняется, хотя основа остается прочной. В сборниках военной эпохи в ней вдруг возникают отдаленные отзвуки блоковской, опоясанной реками, Руси и даже «Пепла» Андрея Белого. Эта тенденция продолжается и в послереволюционном творчестве. Поразительно, но в стихотворениях «Огненного столпа» Николай Гумилев как бы протянул руку отвергаемому и теоретически обличаемому символизму. Поэт словно погружается в мистическую стихию, в его стихах вымысел причудливо переплетается с реальностью, поэтический образ становится многомерным, неоднозначным. Это уже новый романтизм, лирико-философское содержание которого значительно отличается от романтизма знаменитых «Капитанов», акмеистической «прекрасной ясности» и конкретности. Н. С. Гумилев подходит к пониманию единства и взаимосвязи всех пластов человеческой культуры, в том числе поэзии и общественной деятельности. В знаменитом стихотворении «Слово» Николай Гумилев выражает свое итоговое понимание высокого назначения поэзии и поэтического слова:

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
Что в Евангелии от Иоанна
Сказано, что слово это — Бог.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
Н. Гумилев

Николай Степанович Гумилев — замечательный русский поэт, стоящий у истоков акмеизма. Это течение возникло на отрицании мистических устремлений символистов, когда символическая школа была на излете. Но своим происхождением акмеизм был обязан символистам. Акмеисты провозглашали высокую ценность земного здешнего мира, его красок и форм, звали «возлюбить землю» и как можно меньше говорить о вечности; своей задачей они ставили вернуть слову изначальный, простой смысл, освободив его от символистских толкований. Организаторами группы поэтов были Городецкий и Гумилев. Мандельштам, входящий в группу «Цех поэтов», утверждал, что акмеизм не столько заботится о теории, сколько утверждает вкус.
Гумилев считал себя учеником Брюсова. Ранние сборники стихов Гумилева не были отмечены самобытностью и оригинальностью.

Приближается к Каиру судно
С длинными знаменами Пророка.
По матросам угадать нетрудно.
Что они с Востока.
Капитан кричит и суетится.
Слышен голос, гортанный и резкий,
Меж снастей видны смуглые лица
И мелькают красные фески.

Но начиная со сборников «Чужое небо», «Колчан», «Костер» перед нами открывается поэт одаренный и самобытный, с мужественными и сильными интонациями, яркими и контрастными красками, с чеканным стихом.
Гумилев был увлекающимся и смелым человеком, он несколько раз путешествовал по Африке, добровольцем сражался на фронтах первой мировой войны. Он ввел в русскую поэзию африканскую экзотическую тему.

На таинственном озере Чад
Посреди вековых баобабов
Вырезные фелуки стремят
На заре величавых арабов.
По лесистым его берегам
И в горах, у зеленых подножий.
Поклоняются странным богам




 






Девы-жрицы с эбеновой кожей.

Позднее в его лирике слышатся философские раздумья о несовершенстве мира, о месте человека в нем, о неизбежности страданий. Трагичность мироощущения Гумилева сочетается у него с любовью к Земле. Его стихи совершенны по форме.

Только усталый достоин молиться богам,
Только влюбленный — ступать по весенним яугал!
На небе звезды, и тихая грусть на земле.
Тихое «пусть» прозвучало и тает во мгле.
Это — покорность! Приди и склонись надо мной.
Бледная дева под траурной черной фатой!

Гумилев считал преданное служение искусству превыше всего. В этом сказалась его романтичность, умение подняться над обыденным и увидеть истинную красоту мира.

Страна живительной прохлады.
Лесов и гор гудящих, где
Всклокоченные водопады
Ревут, как будто быть беде;
Для нас священная навеки
Страна, ты помнишь ли, скажи,
Тот день, как из Варягов в Греки
Пошли суровые мужи?

Он чужаком пришел в этот мир. И он всячески,— так, по крайней мере, казалось,— еще и культивировал свою чужеродность миру, свою несовместимость с «толпой», ее интересами, нуждами, идеалами и с «пошлой», по его оценке, реальностью — вне зависимости от того, шла речь о предреволюционной рутине или о послереволюционной смуте.

Вероятно, в жизни предыдущей
Я зарезал и отца и мать,
Если в этой — Боже присносущий! —
Так жестоко осужден страдать...
Пусть приходит смертное томленье,
Мне оно не помешает ждать,
Что в моем грядущем воплощенье
Сделаюсь, я воином опять.

Богатые жизненные впечатления от путешествий, войны, страданий трансформировались и складывались в «сны». Вся действительность казалась дурным сном. А в поэзии он преображался, представляя себя то конквистадором, то попугаем с Антильских островов... У Гумилева нет политических стихов. Он уклонялся от прямого диалога с современниками. Поэт молчал о том, что творилось со страной и народом в огненное пятилетие 1917-1921. Но и молчание воспринималось как определенная гражданская позиция. Гумилев, не написавший ни одной «антисоветской» строки, был обречен. А ведь он предвидел свою гибель:

И умру я не в постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели.
Утонувшей в густом плюще.

Но он остался в истории поэзии великим мастером слова.