Относительно Арнольда Баффина — писателя все более или менее ясно; нельзя сказать того же о Брэдли Пирсоне. Как убедиться в том, что Брэдли Пирсон есть Брэдли Пирсон, что он — писатель и прямая противоположность Арнольду Баффину? Впрочем, отношения Пирсона и Мердок к Баффину не адекватны. Не совпадают и мнение Брэдли Пирсона о самом себе и мнение о нем Айрис Мердок. Читая, например, «Мартина Идена», представляешь себе суть проблемы и ее значение, трагическую судьбу писателя и ее причины и не сомневаешься относительно призвания Мартина Идена и его творческих мук, профессионального успеха и творческого краха. Все это серьезно и художественно убедительно.

А Брэдли Пирсон? «...Мое творческое развитие было моим человеческим, развитием», — так говорит Пирсон, и говорит дело, это признание стоит учесть и взять за исходное. Вне человека нет писателя, в творчестве раскрывается личность, ее особенности и масштаб. «Произведение искусства равно своему создателю», — с категоричностью математической формулы утверждает Брэдли Пирсон. Приглядимся к его личности. Человеческое развитие Брэдли Пирсона делится на две половины, если не считать эпилога: на долгую жизнь и мгновение, «драматическую кульминацию». Он «был женат, потом перестал быть женат», терпел и готовился. Работал налоговым инспектором, написал три книги, но они не в счет. Он не спешил, «предчувствуя великие откровения». Что ж, поверим ему на слово. Он сознавал в себе «титанического мыслителя»... Убедиться в этом нет возможности. Брэдли Пирсон размышляет и рассуждает много. «Вся моя жизнь — одни мысли», — говорит он. Однако как бы высоко в философские сферы ни забиралась его мысль, его сентенции по большей части — цитаты и общие места. Это, кстати, отмечают его друг Арнольд Баффин и его дочь Джулиан, а они хорошо знают своего собеседника.

 




По всякому случаю Брэдли Пирсон способен изречь сентенцию философского свойства. Отходит день, наступает ночь, и это движение времени рождает у Брэдли Пирсона отклик, он размышляет и записывает, чтобы поделиться выводами своей мысли с таинственным другом. «То, что один день отделен от другого, — одна из занимательнейших особенностей жизни на нашей планете. В этом можно усмотреть истинное милосердие... У ангелов должны вызывать удивление существа, которые с такой регулярностью переходят от ясного сознания к полной фантазии тьме. Еще ни один философ никогда не мог объяснить, каким образом такая хрупкая вещь, как человеческая личность, способна выдержать подобные переходы». Брэдли Пирсона вырвало, он описывает это событие и тут же умозаключает: «Рвота весьма любопытное явление, совершенно sui generis. Потрясающе, до какой степени она непроизвольна, ваше тело неожиданно проделывает что-то совершенно необычное, с удивительной быстротой и решительностью. Спорить тут невозможно».

Подобные умозаключения действительно sui generis. Это нечто бытовое и доморощенное. Самопризнания Брэдли Пирсона многочисленны, они делаются не без расчета, должны служить свидетельством его полнейшей искренности и совершенной доверительности. Они, как и весь его «Черный принц», — интимная исповедь, обращенная к одному лицу, только ему и предназначенная. Но этот единственный читатель оказывается затем издателем, и то, что предназначается одному, становится достоянием всех.

Давнишний прием, некогда традиционный способ уверить читателя, недоверчиво относящегося к литературной выдумке, что все происходящее под книжным переплетом — правда. Брэдли Пирсон, исповедуясь, говорит, что «титанический мыслитель» уживался в нем «с осмотрительным, совестливым обывателем, полным моральных запретов и общепринятых страхов». Так оно, пожалуй, и есть, это правда, поведение Пирсона подтверждает: он вел себя как осмотрительный обыватель. «Мне, — пишет Пирсон, — часто приходило в голову, когда я задумывался поглубже, — что я плохой художник, потому что я трус. Не настало ли время выказать смелость в жизни и тем заявить о своей смелости в искусстве, даже, может быть, таким образом обрести ее?» Когда Брэдли Пирсон «задумывался поглубже» — ведомо только ему самому, а какое дерзновение в жизни он наконец, выказал, обретя смелость в искусстве, — это известно точно. Он влюбился в двадцатилетнюю дочь своего друга, Джулиан, после того, как чуть не сошелся с ее матерью, и овладел ею — не без физических затруднений и укоров совести. Конечно, это только схема поведения, без психологии и философии, а схема упрощает. Это только факты, а их можно трактовать по-разному, как это и делают Баффин и Пирсон. Для Баффина «смелость» Пирсона — неотступное стремление «престарелого мужчины» «удовлетворить сексуальные потребности», для самого Пирсона — это «что-то другое, более важное, его предназначение», нечто ниспосланное свыше. Джулиан «чувствует, что над ними тяготеет какой-то рок». Психологические нюансы и философский смысл фактов в подробностях раскрыты на страницах «Черного принца». Одно представляется бесспорным: когда Брэдли Пирсон трусил, он был обыватель, когда он осмелел, он не превратился в титана.