При каких же условиях возможен прогресс в русской жизни, обеспечение свободы не только дворянству, но и народу? Достаточно определенного ответа на эти вопросы Пушкин в романе не дал (это и невозможно было сделать в его годы). Но опорные пункты социально-исторической концепции писателя все-таки угадываются. В «Капитанской дочке» Гринев, обращаясь к молодым поколениям, пишет: «Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений».

Определить протяженность дистанции было, конечно, трудно. Но важнейший рубеж Пушкин обозначил достаточно точно и широко. Ни «улучшение нравов», ни тем более «насильственные потрясения» не могут быть осуществлены без учета интересов народа и вне его. Такова, в конечном счете, логика художественного изображения истории в «Капитанской дочке». Поэтому и оценка героев, характеристика их достоинств, недостатков даны сквозь призму народных представлений о нравственности. Чем ближе персонаж к народной среде, тем больше в нем положительных качеств. Таковы Петр Гринев, Маша Миронова, храбрый капитан Миронов, его супруга, «хозяйка крепости», с виду строгая, но, по существу, добрая и отзывчивая Василиса Егоровна. В этих скромных людях екатерининского времени Пушкин высоко ценил простоту, честность, мужество, нравственную чистоту. Во всех случаях они остаются верны своему долгу и слову. Так, капитан Миронов перед лицом смерти отказывается признать Пугачева своим «государем»; Маша сохраняет верность жениху, несмотря на домогательства Швабрина, угрозы выдать ее Пугачеву в случае неповиновения; Гринев жизнью готов заплатить за добро, сделанное ему Пугачевым, однако просит не требовать от него «того, что противно» его чести и совести, т. е. перехода на сторону восставших. Иначе поступает Швабрин. Воспитанный в богатой дворянской семье, развращенный петербургским светским обществом, он встает на путь предательства и клеветы. В нем нет связей не только с народом, но и со своей социальной средой. Карьерист, приспособленец, он последовательно разоблачен Пушкиным как человек беспринципный и потому достойный презрения. Антитеза Гринев - Швабрин дана в романе не ради обострения «приключенческой» интриги. Здесь реализуются идейные посылки автора. Пушкин далеко не идеализирует Гринева. Однако настойчиво выдвигает на первый план две его черты: честность и сочувствие Пугачеву.



 





Пугачев - враг Гринева по классовой линии. Он поднял бунт, расправился с родителями невесты прапорщика. Однако явной ненависти у Гринева к Пугачеву нет, как, впрочем, и к «бунтовщикам» в целом. И дело тут не только в том, что Пугачев пощадил Гринева, заступился за Машу, причины зародившейся к нему симпатии Гринева лежат глубже. В ходе бурных событий крестьянской войны Гриневу все больше и больше открывалась правда о Пугачеве как о человеке недюжинных качеств, заключавшем в себе энергию народной стихии. Сначала Гринев замечает, что у «злодея» черты лица «правильные и довольно приятные», которые «не изъявляли ничего свирепого». Потом он скажет о «сверкающих», «огненных» глазах Пугачева, его «непритворной веселости», «пристальном взгляде» с выражением «плутовства и насмешливости». Покидает Гринев «разбойничий стан» обезоруженным добротой Пугачева, с ощущением, которого не должно бы быть у дворянина («Зачем не сказать истины? В эту минуту сильное сочувствие влекло меня к нему», т. е. к Пугачеву). Показательна концовка романа. Узнав о том, что «самозванец» разбит и война окончена, Гринев рад тому, что можно поехать домой, где ожидала его встреча с Машей. «Но странное чувство отравляло мою радость»,- добавляет герой. Его беспокоит мысль о «Емеле» (теперь уже так именует он Пугачева), о «казни, его ожидающей».

В эпилоге мы узнаем, что Гринев «присутствовал при казни Пугачева», хотя для него, недавно освобожденного из-под ареста по подозрению в сообщничестве с «бунтовщиком», такой шаг был сопряжен с опасностью. Мало того, Пугачев «узнал его в толпе и кивнул ему головою». Эти слова обычно не комментируются исследователями, но в них едва ли не резюме всей концепции романа, предельно насыщенного символическими деталями. Кивнуть головой, восходя на эшафот, можно только тому, кто выражает сочувствие, а может быть, и сожаление.