Проблема отношений принца и Фальстафа занимала очень многих исследователей. Те из шекспироведов, которые не пытаются анализировать развитие этих отношений, решают вопрос очень просто. Так, например, поступает Б. Баратов, определяющий дружбу между Фальстафом и принцем всего лишь как «эпизод»

Упрощает эту проблему и А. А. Смирнов. Указав на то, что Фальстаф — это «ограниченный и неполный вариант человека Возрождения», Смирнов утверждает, что «мы вполне солидарны с молодым королем, отдаляющим от себя в финале второй части старого шута — притом отдаляющим в достаточно мягкой и милостивой форме, что не всегда бывает отмечено сердобольными критиками, упрекающими за это принца в сухом морализме, бездушии и неблагодарности»

Зарубежные исследователи нередко преуменьшают идейное значение разрыва Генриха V и Фальстафа. Особенно показательно в этом отношении рассуждение Довера Уилсона, который хотя и признает эволюцию Фальстафа80, но верный своему взгляду на пьесы о Генрихе IV как на моралите, существенно обедняет идейную и художественную роль конфликта между принцем и Фальстафом. «Принц Хэл, — пишет Довер Уилсон,— это блудный сын, и его раскаяние должно не только приниматься всерьез; оно должно вызывать восхищение и одобрение... Шекспировская аудитория получала удовольствие от обаяния «седобородого сатаны» принца Хэла на протяжении целых двух пьес — пожалуй, большее, чем мог доставить какой-либо персонаж до этого. Но они знали с самого начала, что царство этого восхитительного «Лорда беспорядка» должно окончиться, что Фальстаф должен быть отвергнут блудным принцем, когда наступит время исправления. И они не более думали о том, чтобы поставить под сомнение или не одобрить этот финал, чем их предки думали протестовать против того, чтобы Порок тащили в ад в конце интерлюдии». Если принять подобую оценку сценической судьбы Фальстафа, возникает недоумение: зачем же в таком случае Шекспиру понадобилось заблаговременно готовить зрителя к этому финалу?

Шекспироведы, признающие решающее значение эволюции характера Фальстафа для исхода его конфликта с принцем, обычно подчеркивают, что по мере приближения к финалу Фальстаф стареет и мельчает, как мельчают и объекты его остроумия82, что разнузданность делает его под конец символом «раздутой болезни», но эти отдельные более или менее правильные наблюдения не могут исчерпывающе объяснить сущность конфликта между принцем и Фальстафом. Понять этот конфликт можно, лишь учитывая одновременно эволюцию как того, так и другого характера.

 




Образ Фальстафа на протяжении обеих частей действительно претерпевает серьезную эволюцию. Однако некоторые сугубо индивидуальные стороны этой эволюции оказываются преувеличенными в трудах шекспироведов. Так, например, нельзя с уверенностью утверждать, что Фальстаф заметно стареет к концу второй части: упоминаний о старости Фальстафа в первой части примерно столько же, сколько и во второй. Правда, для доказательства старения Фальстафа обычно ссылаются на резонерское заключение Пойнса, который во второй части заявляет: «Разве не чудно, что желание на столько лет переживает силу?» — но при этом не обращают внимания на дальнейшее поведение Фальстафа с Долл в той же сцене. А последние сцены второй части, за исключением финальной, построены таким образом, что в них старческая немощь Шел-лоу оттеняет энергию и предприимчивость Фальстафа. Не наводит на мысль о дряхлости Фальстафа и его поведение в битве, когда он берет в плен Кольвиля.
Но на всем протяжении пьес о Генрихе IV происходит постепенное отдаление принца от Фальстафа. В начале первой части, даже при учете дистанции, отделяющей принца от веселой компании, его можно назвать собутыльником Фальстафа. В этот период Фальстаф совершенно беззаботен, ему не приходится думать о деньгах и вообще о завтрашнем дне. Однако после разговора короля с сыном в первой части (III, 2) принц Гарри начинает вести себя по отношению к Фальстафу не как соучастник веселых проделок, а как сторонний наблюдатель.

Битва при Шрусбери знаменует собой решительный поворот принца от беспутств юности к серьезной государственной деятельности; слова принца, обращенные к распростертому на земле Фальстафу (V, 4), — настоящее прощание с толстым рыцарем. Во второй же части принц до финальной сцены только однажды встречается с Фальстафом (II, 4), причем он тут же признается, что ему совестно тратить время с Фальстафом попусту.
На протяжении второй части Фальстаф вынужден действовать без помощи принца, на свой страх и риск. Конечно, в такой ситуации он утрачивает характерную для него в первой части беззаботность, ибо он поставлен перед необходимостью самостоятельно добывать себе средства к жизни; поэтому в его поведении и по отношению к Куикли, и в сцене набора солдат, и во взаимоотношениях с Шеллоу появляются новые, мельчащие его образ штрихи.

Во второй части мельчают и объекты остроумия Фальстафа; это обстоятельство также связано с развитием отношений принца и Фальстафа. Раньше, в начале первой части, основным партнером Фальстафа по остроумию был принц, и победы Фальстафа над ним в словесных поединках были весьма примечательны. А во второй части остроумие Фальстафа теряет свой победоносный характер; побеждать ему, собственно говоря, некого. Все это вместе взятое служит причиной того, что образ Фальстафа в известной мере тускнеет во второй части.

Но одно потускнение образа Фальстафа еще не объясняет полностью тот эмоциональный и художественный эффект, который производит на аудиторию финальная сцена, где принц окончательно порывает с Фальстафом.