В черновике у Пушкина вместо слов "судьба и жизнь" было написано "царей судьба" - значит, и политические разговоры могли вести Онегин с Ленским.
Каждый читает "Онегина" по-своему, но мне думается: вот здесь начинает складываться трагедия Онегина.
"Скажи, которая Татьяна?"
Ведь Евгений поехал знакомиться с Ольгой. Его интересовала Ольга - возлюбленная друга. Почему же спрашивает он не о ней, а о ее сестре? Почему говорит: "Я выбрал бы другую..." и тут же спохватывается: "Когда б я был, как ты, поэт..."
Встретились два человека, которые могут дать друг другу счастье. Встретились - и заметили друг друга, и могли бы полюбить... Но Онегин отталкивает от себя эту возможность: он не верит в любовь, не верит в счастье, ни во что не верит, не умеет верить...
Пушкин знает, что человек может и должен быть счастлив и приносить счастье другим. В своем романе он показывает, как несчастлив и горек жребий безнадежного эгоиста; он спорит с Байроном, ищет новых путей и в жизни и в литературе.
В начале четвертой главы, Пушкин опять возвращается к петербургской жизни Онегина. То, что произойдет сейчас между Евгением и Татьяной, не случайно, а подготовлено всей предыдущей жизнью Онегина. Когда-то в юности, едва вступив в свет, Евгений был искренен, знал подлинные чувства :

Он в первой юности своей
Был жертвой бурных заблуждений
И необузданных страстей.
Но годы, прожитые в фальшивом мире, не прошли даром. "Роптанье вечное души" сменилось равнодушием и к людям, и к чувствам:
В красавиц он уж не влюблялся,
А волочился как-нибудь;
Откажут - мигом утешался;
Изменят - рад был отдохнуть.

Искренние увлечения сменились игрой; надежды и мечты молодости показались наивными, несбыточными; пришло неверие, а с ним - безразличие к жизни:

Так точно равнодушный гость
На вист вечерний приезжает,
Садится; кончилась игра:
Он уезжает со двора,
Спокойно дома засыпает
И сам не знает поутру,
Куда поедет ввечеру.

Жизнь - вист, карточная игра; ведется она, чтобы занять время - и только, чтобы как-то протянуть дни, "зевоту подавляя смехом"; и так Онегин прожил лучшие годы: с шестнадцати до двадцати четырех лет.

Вот как убил он восемь лет,
Утратя жизни лучший цвет.

Убил! Это не случайное слово. У Пушкина не бывает случайных слов. Конечно, после таких восьми лет Евгений не подготовлен к настоящему чувству, не умеет предаться ему. Этим и объясняется его трагическое непонимание Татьяны. Ведь

. . . получив посланье Тани,

Онегин живо тронут был...
... И в сладостный, безгрешный сон
Душою погрузился он.
Быть может, чувствий пыл старинный
Им на минуту овладел;
Но...

Но... Что же помешало Онегину отдаться чувству? Почему он отодвигает, стряхивает с себя "сладостный, безгрешный сон"? Да потому, что сам себе не верит, потому, что, убивая восемь лет жизни, он и сам не заметил, как убил в себе высокое и оставил только низменное, а теперь, когда это высокое готово воскреснуть, - он испугался. Испугался волнений любви, потрясений, страданий, и даже слишком больших радостей испугался - предпочел холодный покой... Разумеется, себе самому он не хочет признаться в этом и объясняет свои поступки для самого себя заботой о юной, неопытной, искренней Татьяне.

 






Проповедь Онегина, на первый взгляд, очень благородна. Будь на его месте обычный светский денди, он не преминул бы именно "обмануть... доверчивость души невинной" , развлечься в деревенской глуши с наивной сельской барышней - и, расставшись с ней, едва она ему надоест, обречь ее на мучения и беду... Онегин не сделал этого - но ведь он не обычный светский денди! Он - как-никак - добрый приятель Пушкина. Он знает цену свету и его "важным забавам", сам Пушкин любит в нем "мечтам невольную преданность" - и вот эти мечты готовы осуществиться: прекрасная, гордая, душевно богатая, возвышенная девушка предлагает ему свою любовь, а он бежит от нее, бежит от своей мечты. Во имя чего?

Когда бы жизнь домашним кругом
Я ограничить захотел...
... То верно б кроме вас одной
Невесты не искал иной...
... Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя...

Это неправда! Как может человек говорить о себе: "я не создан для блаженства"?! Все люди созданы для счастья, но не все умеют быть счастливыми, - вот Онегин не умеет, боится. Он
проговаривается:
Скажу без блесток мадригальных:
Нашел мой прежний идеал,
Я верно б вас одну избрал
В подруги дней моих печальных...
Значит, такая девушка, как Татьяна, была когда-то идеалом Онегина! Но идеал этот - "прежний", Онегин больше не верит в него; поздно, как ему кажется, встретил он Татьяну... Ненавидя и презирая свет, он тем не менее заражен его взглядами, его предрассудками:

Я, сколько ни любил бы вас,
Привыкнув, разлюблю тотчас;
Начнете плакать: ваши слезы
Не тронут сердца моего,
А будут лишь бесить его. . .

Почему Онегин так уверен, что иного "семейного счастья" быть не может? Потому что слишком много подобных примеров он видел в свете:

Что может быть на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже
И днем и вечером одна;
Где скучный муж, ей цену зная
(Судьбу однако ж проклиная),
Всегда нахмурен, молчалив,
Сердит и холодно-ревнив!

Когда-то, в ранней юности, Онегин верил, вероятно, в возможность высокой любви на всю жизнь. Но свет убил эту веру - и даже надежду на ее возвращение:
Мечтам и годам нет возврата;
Не обновлю души моей...
Вот она -главная трагедия Онегина: "не обновлю души моей"! Конечно, с его точки зрения, он прав, он поступает благородно: не веря в возможность любви, отказывается от нее, да еще и воспитывает попутно наивную Татьяну.

Ночью, во сне, разворачивается в “Евгении Онегине” эпизод, который обыкновенно с трудом поддается комментарию. В самом деле, зачем внутри вполне реалистической “энциклопедии русской жизни” (В. Белинский) потребовался такой странной, так явно и резко выпадающей из “нормального” повествования “сон Татьяны”?

Сон этот прочитывается и по языческому, и по христианскому символическому словарю, но - неодинаково. С позиции язычества сон, сновидение - это всегда перемещение в иномирие. В таком смысле для язычества сны не менее реальны, чем повседневная явь, - скорее более, ибо они обязательно вещие, пророческие: как раз потому, что они переносят героев в повышенно значимое пространство. По всем законам языческой пространственной символики иномирие во сне Татьяны представлено дремучим лесом, его центр (средоточие его сил) - лесной избушкой (см. избу Бабы Яги), его граница - ручьем (река как граница двух миров). "Проводник" Татьяны в это иномирие, медведь, - тоже традиционный хозяин лесного царства не только в славянской, но и во всей индоевропейской мифологии.

Для христианства - в высшем, абсолютном понимании - нет иномирия зла, нет и людей из этого иномирия зла по-христиански - лишь духовная пустота, зона отсутствия света и добра, его вселенская "тень". У зла нет и быть не может своего, законного, постоянного места в мироздании: зло коренится в мире духовном, в душе человека. При этом ни один человек не имеет "злой души" (как скажет Пушкин даже о старухе графине из "Пиковой дамы"). Но человек может исказить, извратить природу своей души, если сделает из нее "игралище" страстей и эгоизма.