Относительно проблемы «Толстой-критик» нужно сделать несколько предварительных пояснений. Толстой не стремился выступать с литературно-критическими статьями. Однажды он принужден был дать в журнале пояснения о своем романе «Война и мир», когда подавляющая масса критиков напала на произведение и криво его толковала. К концу жизни Толстой стал охотнее заявлять в печати о своих критических вкусах и мнениях (в отзывах на «Душечку» Чехова, на рассказы Мопассана, на роман фон В. Поленца «Крестьянин»). Защищая свои необычные, подчас парадоксальные суждения об авторитетах, о современной ему литературе, Толстой написал трактаты о том, что такое искусство, о Шекспире и драме, еще более раздражив современников необычностью своих приговоров и теоретических суждений.

Подавляющая масса критических суждений Толстого рассеяна в его письмах, дневниках, частных беседах, которые дошли до нас в записях мемуаристов. Все это свидетельствует об особых формах литературной критики Толстого. Учитывать их необходимо. Критика Толстого носила по содержанию и по форме подчас крайне субъективный характер. Толстой издавал в 60-х годах журнал «Ясная Поляна», но журнал имел педагогический уклон и в нем лишь косвенно затрагивались вопросы эстетики и литературы. Участие в издательстве «Посредник» имело чисто пропагандистское значение и целиком проходило под знаком проповеди «толстовства», т. е. наиболее слабых сторон мировоззрения писателя.

И все же в высказываниях Толстого сосредоточивалась высшая мудрость русской реалистической критики. В конце концов, именно через эти письма, дневниковые записи, трактаты, устные суждения проходит полноводная река самых широких обобщений судеб русской литературы, ее тревоги и надежды. Толстой выступает как высший авторитет и судия в делах реалистического искусства, как великий художник-практик, как гениальный, независимый ум, выразитель крестьянских чаяний в период подготовки и в момент «генеральной репетиции» буржуазно-демократической революции в России.

Толстой намеревался поместить в своей повести «Детство» полемическую главу «К тем господам, которые захотят принять ее на свой счет», направленную против Сенковского, глумившегося в «Библиотеке для чтения» над молодыми талантами: здесь Толстой горячо выступил против «личностей» и «пасквилей» в критике: «Критика есть вещь очень серьезная». В 1859 году Толстой вступил в члены Общества любителей российской словесности. В этой связи пришлось произносить речь. Он развивал в ней воззрение, близкое дружининской критике: о «бестенденциозности» искусства, что было отчасти тут же оспорено председательствовавшим славянофилом Хомяковым. Но мысль Толстого была шире, не тождественна теории «чистого искусства»; он уже в дневнике за год до того писал: «Никакая художническая струя не увольняет от участия в общественной жизни». Толстой вскоре и нашел свою «тенденциозность» в яснополянской педагогической деятельности, открыто начав противопоставлять художественные способности деревенских мальчишек Федек и Семок «господскому» искусству. Правда, в этом противопоставлении выражался не только стихийный демократизм Толстого, но и его заблуждения. Он предлагал читать крестьянам не общепризнанных классиков, а только Евангелие, сказки, былины. Но важно выделить у Толстого не столько парадоксы его исканий, сколько линию, которая связывала его с основоположниками русской реалистической критики, те особенные повороты общих у него с ними проблем, которые приобретали особую важность именно в то время.

Толстой постоянно продолжал разрабатывать самый кодекс критики. «Чтобы критиковать,- говорил он,- нужно возвыситься до понимания критикуемого… У них выходит так, как прекрасно сказал мой приятель Ге: «Критика - это когда глупые судят об умных». Толстой, конечно, прибегает к явному парадоксу, но в нем была своя истина…

Непонимание критики Толстому пришлось испытать на себе. Известно, что даже проницательнейшие ценители литературы не смогли понять величия «Войны и мира». Автора упрекали в отсталых вкусах, возрождении аристократического снобизма в искусстве, в уходе от злобы дня. Толстой поместил в «Русском архиве» за 1868 год статью «Несколько слов по поводу книги «Война и мир», в которой взял под защиту главную, как потом он скажет, «мысль народную» своего произведения и своеобразный жанр «Войны и мира», не сводимый ни к историческому, ни к социальному роману, ни к поэме. Речь явно шла у него о жанре романа-эпопеи, в котором важны события в масштабах национальной жизни, а не отдельные вопросы «злобы дня». Не поняла «присяжная» критика «Анны Карениной», проявив близорукость в истолковании общей идеи произведения. Толстой писал по этому поводу: «Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собою для выражения себя….»2. Это «выражение себя» означало обрисовку всего социального, общественно-психологического фона, всей цепи причин, приведших Анну Каренину к гибели, к трагическим «переворотам» во всей русской жизни 70-х годов.



 




С годами Толстой все более становился недовольным состоянием современной ему критики. Она деградировала, становилась формалистической, бессодержательной. Толстой верно уловил наступление эпохи декаданса. Критики толковали о внешней писательской технике, фальсифицировали социальные проблемы.. В заключительной части трактата «Что такое искусство?» (1889) Толстой резко осуждал современную критику, у которой нечему поучиться. Растление нравов в критике вело к другой беде: «Всякое ложное произведение, восхваленное критиками, есть дверь, в которую тотчас же врываются лицемеры искусства».

Собственный критический кодекс, объединяющий эстетические и этические начала, Толстой формулировал следующим образом: достоинства всякого поэтического произведения определяются тремя свойствами: содержанием произведения, чем содержание значительнее, тем произведение выше; внешней красотой, достигаемой техникой, соответственной роду искусства; и, наконец, искренностью.

К этим основным положениям примыкают многочисленные и многообразные частные пояснения Толстого-критика, когда он говорил об искусстве вообще, или об отдельных писателях, или о произведениях всех времен и всех народов. В письмах, дневниках собрано у Толстого неисчислимое множество таких высказываний.

Проблема содержания истолковывалась Толстым в широком социальном плане. Писатель всегда, считал Толстой, испытывает желание «подвергнуть свои мысли решающему суду рабочего, трудящегося человека». Современное «господское», утонченное искусство могло возникнуть только на рабстве народных масс и может продолжаться только до тех пор, пока будет это рабство. Если рабов освободить, то они предъявят искусству другие требования. Конечно, Толстой слишком разрывал «господское» и «народное» искусство, сваливал в одну кучу вместе с декадентскими, бездарными произведениями шедевры классики от Боккаччо и Шекспира до своих собственных бессмертных романов, от которых теперь отрекался. И «утонченность» он подчас толковал слишком упрощенно, сводя ее к вкусам и прихотям извращенных бар и усматривая в ней опасность измельчания искусства.

Толстой приветствовал «содержательность» творчества таких писателей, как Тургенев, Герцен, Чехов. Особенно внимателен был Толстой к писателям, посвятившим себя крестьянской теме,- Кольцову, Никитину. В предисловии к книге С. Т. Семенова «Крестьянские рассказы» (1894) Толстой развил свои любимые идеи: Семенов касался самого значительного сословия России- крестьянства. Крестьянскую жизнь он знает, как может ее знать «только крестьянин, живущий сам тягловой жизнью». Значительность содержания Толстой увидел и в упоминавшемся романе Поленца, ибо крестьянство, по мысли Толстого, стоит «в основе всякого общественного устройства».

Своеобразная содержательность произведений Мопассана по отношению к французской жизни конца XIX века, особенно его рассказов, Толстому была совершенно ясна. И все же он не мог безоговорочно принять это «содержание». У Мопассана-мастера была и красота формы, и искренность, но нравственный принцип, как казалось Толстому, нарушался в угоду вкусам пресыщенных буржуа. Мопассан умер в переходный период своих исканий, заявлял Толстой, он видел уже аморализм общества, «подделку под любовь». Но до подлинного протеста Мопассан не поднялся. Толстой скорбит при этом о забвении современным человечеством заповедей Евангелия и христианских добродетелей. Гнет аморализма и гедонизма мешает подняться выше общества даже таким сильным личностям, как Мопассан.

О том, что такое форма в искусстве, Толстой высказал неисчислимое множество ценнейших суждений, почерпнутых из сокровищницы своего личного писательского опыта. Тут почти все его мысли верны, глубоки и поразительны. Например, о «сдерживании» себя, когда не пишется, но и о важности «напрягаться» в труде, без подмены вдохновения; об «энергии заблуждения, земной стихийной энергии, которую выдумать нельзя».