Если внутренняя детерминированность жизненного поведения предстает в качестве непреложного факта, то внешняя обусловленность данного характера обстоятельствами самих героев весьма проблематична. Это понятно, поскольку обстоятельства скрыты в характере, а не выступают открыто и непосредственно. «Судьба» может казаться чем-то роковым, предопределяющим сам характер героя и его поступки. Она стоит как бы над героем, осознается им как чуждая, иррациональная сила, олицетворяющая то добрую («Я, глупец, подумал, что она (Бэла.— В. К.) ангел, посланный мне сострадательной судьбою...», VI, 232), то злую волю провидения. «Печорин с удивлением и досадой замечает воздействие на свою жизнь фатальной трагической предопределенности. Все его поведение фатально предопределено: люди, с которыми сталкивает его судьба, либо гибнут, либо переживают нравственную катастрофу.

Казалось бы, воля Печорина всюду налагается на жизненные обстоятельства, но странным и непонятным для героя образом она вызывает не истинные силы его души, а извращенные чувства, становясь выражением порожденного условиями жизни эгоистического характера. Все, что задумано Печориным-эгоистом, непременно сбывается, и, наоборот, все, что испытывает Печорин—«естественный человек», рушитсй) Поневоле герой склоняется к вере в предопределение — как же иначе объяснить подобную закономерность? Если уверовать в иррациональность судьбы, в ее фатальный трагизм, то остается только сетовать на судьбу и на личную неспособность угадать свое назначение. И Печорин не раз размышляет над своей жизненной долей: «С тех пор, как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог ни умереть, ни прийти в отчаяние.

Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя. Какую цель имела на это судьба?..» (VI, 301) или: «Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? Для какой цели я родился?.. А верно она существовала, и верно было мне назначенье высокое, потому что я чувствую в душе силы необъятные; но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений, лучший цвет жизни. И с той поры сколько раз я уже играл роль топора в руках судьбы! Как .орудие казни, я упадал на голову обреченных жертв, часто без злобы, "всегда без сожаленья... Моя любовь никому не принесла счастья...» (VI, 321).

Если верить в то, что назначение, пусть даже высокое, написано на небесах, то нельзя не прийти к выводу о трагической предопределенности судьбы вследствие личных, субъективных причин: «не угадал назначения». Но в таком случае роковая ошибка («не угадал назначения») вовсе не сводится к личной вине: судьба могла заранее предопределить конфликт между высоким назначенцем, необъятными силами и неспособностью личности «угадать назначение». Печорин не исключает и такого взгляда.

В философском плане сходные вопросы уже были поставлены в литературе 30-х годов. Так, например, в стихотворении Баратынского «К чему невольнику мечтания свободы?» получает развернутое истолкование проблема фаталистического детерминизма, правда, под иным углом зрения, нежели у Лермонтова; иронизирует над априорной обусловленностью трагического конфликта: «Уж не назначен ли я ею в сочинители мещанских трагедий и семейных романов — или в сотрудники поставщику повестей, например для «Библиотеки для чтения»?.. Почему знать!..» (Может быть, угадай он это назначение, он был бы счастлив!) «Мало ли людей, — продолжает Печорин, — начиная жизнь, думают кончить ее как Александр Великий или лорд Байрон, а между тем целый век остаются титулярными советниками?..» (VI, 301).

Следовательно, предопределенность судьбы исключает личную ответственность. Как бы личность субъективно ни помышляла об устройстве своей жизни, а судьба «запрограммировала», выражаясь современным языком, и высокое назначение, и невозможность личности его угадать. Во всех этих рассуждениях Печорина важны два момента: во-первых, он пытается объяснить свою судьбу не только субъективными причинами, но и причинами, выходящими за пределы личного мира; во-вторых, он задумывается над целями человеческой жизни. Печорин не может вынести за скобки ответственность личности за жизненное поведение, но он ищет объективный критерий для обоснования цели человеческой жизни и не сводит его лишь к субъективным мотивам.
Лермонтов последовательно ведет героя к отрицанию фатальной предопределенности, к отрицанию лежащего вне личности, но наивного и в сущности романтического

К чему невольнику мечтания свободы?
Взгляни: безропотно текут речные воды
В указанных брегах, по склону их русла;
Ель величавая стоит, где возросла,
Невластная сойти.
Небесные светила



 







Назначенным путем неведомая сила
Влечет.
Бродячий ветер не волен, и закон
Его летучему дыханью положен.
Уделу своему и мы покорны будем,
Мятежные мечты смирим иль позабудем,
Рабы разумные, послушно согласим
Свои желания со жребием своим
И будет счастлива, спокойна наша доля.
Безумец не она ль, не вышняя ли воля
Дарует страсти нам?
И не ее ли глас
В их гласе слышим мы?
О, тягостна для нас
Жизнь, в сердце бьющая могучею ватного
И в грани узкие втесненная судьбою.
Е. А. Баратынский