В ранней лирике не все стихотворения обладают психологической конкретностью и убедительностью. Лермонтов не находит еще точной определенности и мотивированности своих душевных движений, выражая их в форме романтических и во многом условных образов, стилистических и эмоциональных клише. Однако в целом раннюю лирику уже отличают психологическая правда и глубина. В дальнейшем лермонтовская лирика будет развиваться по двум основным направлениям: психологической конкретизации личного чувства и введения объективных моментов, объективной основы в самую ткань лирического произведения. Эти две полярные тенденции могут выступать и порознь, но часто лирическая эмоция будет окружена объективными образами.

Лермонтов, с одной стороны, производит лиризацию традиционно эпических жанров, а с другой - объективирует традиционно лирические жанры. Единство столь противоречивых тенденций достигается путем сохранения единства авторской позиции, в сущности одного героя, в принципе везде остающегося неизменным, но лишь варьирующего и уточняющего свой взгляд на внешний мир.

Если в зрелой лирике Лермонтов достигает больших успехов в выражении своего внутреннего состояния, зависимого от внешних условий, то в ранней лирике наибольшие достижения связаны с анализом собственной души. Внешние же факты почти не подвергаются углубленному анализу. Составляя основу чувств и переживаний поэта, они интересуют Лермонтова с точки зрения его внутренней позиции, а сами по себе не представляют для него ^реальной ценности. Герой Лермонтова размышляет об общественном действии («Из Андрея Шенье»), он предчувствует изгнанье из страны родной, хочет принять участие в революционных схватках и приветствует восставших («10 июля (1830)», «30 июля (Париж) 1830 года» и др.), его привлекают мрачные картины восстания («Предсказание»). То же яркое общественное деяние воспевает Лермонтов в героях своей ранней лирики - Наполеоне и Байроне. Но его представления о революционных катаклизмах и потрясениях, как и о герое действия, герое волевого произвола Наполеоне, оказываются противоречивыми.

Итог восстания в России («Настанет год, России черный год, Когда царей корона упадет…») нисколько не напоминает картину блаженства, искомого героем счастья. Напротив, это апофеоз разрушенья, хаоса, нечеловеческого страданья:

    * И пища многих будет смерть и кровь;
    * Когда детей, когда невинных жен

 



    * Низвергнутый не защитит закон;
    * Когда чума от смрадных, мертвых тел
    * Начнет бродить среди печальных сел,
    * Чтобы платком из хижин вызывать,
    * И станет глад сей бедный край терзать…

Катаклизм символизирует у Лермонтова демоническое мщение за поругание добра. Восстание - это месть толпе со стороны «мощного человека» с «возвышенным челом» (сравните сходную характеристику наполеоновского демонизма «Сей острый взгляд с возвышенным челом…»).

Итак, лермонтовская точка зрения не совпадает с намерением ввести добро посредством зла. Напротив, Лермонтов ясно сознает, что посредством мирового зла вводится только зло. Но его ненависть к злу проявляется в романтическом максимализме: если люди платят за добро злом, то за поругание добра следует платить еще более страшным и гибельным злом, ибо поругание добра требует сурового и беспощадного наказания. Последовательность Лермонтова сказывается здесь в том, что он оправдывает право «гордой души» отвечать злом на зло и готов подчас принять на себя трагическую вину. С этой точки зрения известные слова Белинского о лермонтовском демоне, который будто бы «отрицает для утверждения, разрушает для созидания и наводит на читателя сомнение не в действительности истины как истины, красоты как красоты, блага как блага, но как этой истины, этой красоты, этого блага», нуждаются в некоторой поправке.

Мышление Белинского выглядит более историчным, нежели .романтическое сознание Лермонтова. Вот почему для Лермонтова вследствие демонического мятежа уже не остается места не только для этой истины, этой красоты, этого блага, но и для истины, красоты и блага вообще. Ни из чего не видно, что демонический протест утверждает какую-то новую истину. Напротив, в «Предсказании», например, вслед за актом демонического восстания, совершенного «могучим человеком», не следует никакого утверждения и никакого созидания. Исторически лермонтовское демоническое отрицание, конечно, было направлено против данной истины, данного блага и данной красоты и пробуждало сознание новых ценностей. Но субъективная позиция Лермонтова не совпадает с этим выводом. Не подтверждается он и объективным содержанием демонического протеста. Романтический максимализм приводит к всеобщему отрицанию красоты, истины и блага как неизбежному и неотвратимому результату.

В том-то и трагизм личности, что она вынуждена занять демоническую позицию, которая вовсе не приводит к полному разрешению конфликта в духе гармонии, а снимает конфликт его уничтожением, поскольку рушится не только данное общество, а терпит крушение весь мир вместе с романтическими идеалами. С точки зрения общего хода истории Белинский был абсолютно прав, но с точки зрения содержания лермонтовского демонизма, как он объективно выразился о лермонтовском творчестве, он допустил историческую ошибку.