Своеобразие пафоса в творчестве Лермонтова - сочинение
Еще в первой своей поэме «Черкесы» Лермонтов заставляет (в главке VIII) гонца, примчавшегося сообщить о грозящей опасности, закончить небольшую тираду, выдержанную в традиционно высоких и условных тонах, сугубо прозаическим и в своей прозаичности жизненным стихом:
* К начальнику он подбегает
* И говорит: «Погибель нам!
* Веди готовиться войскам:
* Черкесы мчатся за горами,
* Нас было двое, и за нами
* Они пустились на конях.
* Меня объял внезапный страх;
* Насилу я от них умчался;
* Да конь хорош, а то б попался».
Эти простые человеческие слова, которые действительно мог бы сказать русский казак, - неожиданный и, несомненно, случайный прорыв в совсем иную сферу речи, глубоко отличную от всего остального. Пока что это - скорее стилистическая обмолвка, а не сознательное новшество.
Но постепенно, хотя и не часто, Лермонтов вводит в общий возвышенно поэтический строй своей лексики слова, которые либо основным значением, либо принадлежностью к бытовой или. деловой речи, либо, наконец, морфологической формой выпадают из окружающего контекста, причем в этих случаях явно не преследуется цель резкого стилистического контраста ради иронии. Сочетание разнородных слов дается как нечто само собой разумеющееся, но подчеркивается, не «обыгрывается». Вот примеры.
Вступление к «Джюлио, повести 1830 года» начинается стихом, где одно из слов («тихонько»), по своей форме скорее - разговорно-бытовое, стоит особняком среди остальных, возвышенно поэтических по своему образному содержанию слов, рисующих романтический северный пейзаж:
* На высоте гранитных шведских скал.
* Туман облек поверхности озер,
* Так что едва заметить мог бы взор
* Бегущий белый парус рыбака…
Здесь это уже, по-видимому, не случайность: дальнейшая речь повествователя, от лица которого пойдет рассказ, будет иметь в некоторых местах разговорный характер - впервые у Лермонтова.
В том же 1830 году Лермонтов пишет стихотворение «Кладбище», во многом весьма традиционное. Это размышление о величии природы, славящей величие творца, и о ничтожестве человечества, приносящего столько зла. По стиховой форме это уже типично лермонтовский пятистопный ямб с парной рифмовкой и многочисленными переносами фразы из строки в строку. Рисуемый пейзаж - один из тех, которые можно было бы встретить в сентиментальных кладбищенских элегиях карамзинистов, может быть, у Жуковского в переводе «Сельского кладбища» Грея. И вот на фоне привычных поэтических слов, либо относящихся к «среднему слогу», характерному для поэтики карамзинизма, либо привычных более архаических синонимов русских слов (вроде «очей» или местоимения «сей»), вдруг выступает одна строчка с точным и вовсе не принадлежащим к поэтическому репертуару названием растения и народной окраской деепричастия, оканчивающегося на -ючи:
* Я не был в силах оторвать с камней!
* Один ушел уж в землю, и на нем
* Все стерлось; там крест к кресту челом
* Нагнулся, будто любит; будто сон
* Земных страстей узнал в сем месте он…
* Вкруг тихо, сладко все, как мысль о ней;
* Краснеючи, волнуется пырей
* На солнце вечера…
В близком по времени стихотворении «К приятелю» («Мой друг, не плачь перед разлукой…»), где также преобладает традиционно поэтическая лексика («Младое сердце не тревожь», «Тоску любови легковерной» и т. д.), появляются - ближе к концу - слова и обороты, по окраске своей скорее связанные с учено-книжной и деловой речью:
* Но невиновен рок бывает,
* Что чувство в нас неглубоко,
* Что наше сердце изменяет
* Надеждам прежним так легко;
* Что, получив опять предметы,
* Недавно взятые судьбой,
* Не узнаем мы их приметы,
* Не прельщены их красотой;
* И даже прежнему пристрастью
* Не верим слабою душой
* И относим к счастью,
* Что нам казалось бедой.
И, наконец, в замечательном стихотворении 1832 года «Слова разлуки повторяя…», одной из жемчужин зрелой лермонтовской лирики, где философская тема сливается с личной, с трагическим обращением к любимой, есть такая строфа:
* Тому ль пускаться в бесконечность,
* Кого измучил краткий путь?
* Меня раздавит эта вечность,
* И страшно мне не отдохнуть!
Мы знаем обыденные сочетания «пускаться в путь», или «в дорогу», или «в странствия», а также- «пускаться в рассуждения, в разговоры» и т. д. У Лермонтова же этот глагол «пускаться» соединяется с выражением понятия «бесконечности», и в этом сочетании объективно независимо от того, хотел ли именно этими словами подчеркнуть свою мысль поэт - отражена пренебрежительная оценка чаяний личного бессмертия, долженствующего заменить человеку земное счастье, это гордый отказ от него. И недаром за приведенной строфой следует завершение:
* Я схоронил навек былое,
* И нет о будущем забот,
* Земля взяла свое земное,
* Она назад не отдает!
Ну а если Вы все-таки не нашли своё сочинение, воспользуйтесь поиском В нашей базе свыше 20 тысяч сочинений
Сохранить сочинение:
Сочинение по вашей теме Своеобразие пафоса в творчестве Лермонтова. Поищите еще с сайта похожие.