Мысль Лермонтова улавливает, таким образом, чрезвычайно характерную черту современного ему литературного процесса; диалог между писателем и читателем превращается в разговор трех участников литературного движения. Читатель в данном стихотворении - идеальный, мыслимый персонаж. Таким острым и верным взглядом должна быть наделена публика в своем сознательном развитии. Поэтому мысли читателя сблизились с авторскими. Но они отнюдь не тождественны мыслям писателя в его заключительном монологе. Ибо вместо образованного, умного и подготовленного читателя здесь выступают свет, толпа, неподготовленная публика. И тогда картина резко меняется: между писателем и публикой уже нет согласия и понимания. Проблематика монолога напоминает стихотворение «Не верь себе» с двумя разными тенденциями творчества, последовательно развернутыми в строфах, начинающихся строками: «Случится ли тебе в заветный, чудный миг…» (ср.: «Бывает время. Когда забот спадает бремя…») и «Закрадется ли печаль в тайник души твоей…» (ср.: «Бывают тягостные ночи…»).

 Отказ от идеальной мечты и обличительной поэзии вновь объясняется как субъективными, так и объективными причинами. Трагедия поэта в том, что он не может отказаться от идеальных «ребяческих чувств», которые в его собственных глазах всего лишь «благородная мечта», «воздушный безотчетный бред», иллюзия, не имеющая ничего общего с жестоким реальным миром и потому недостойная «строгого искусства»1. В этой поэзии толпа не узнает ни своих чувств, ни своей жизни. Поэзия же обличительная недоступна толпе вследствие ее неподготовленности, духовной необразованности. Поэт оказывается на распутье. Он обречен на непонимание, на осмеяние или площадную брань.

Для верного представления о стихотворении «Журналист, читатель и писатель» существенное значение приобретает наблюдение Б. М. Эйхенбаума, который указал на рисунок Лермонтова в альбоме 1840-1841 годов, воспроизводящий ремарку к стихотворению. В лице писателя, сидящего в креслах, изображен А. С. Хомяков, а спиной к камину - Лермонтов. На этом основании Б. М. Эйхенбаум пришел к выводу, что Лермонтов занимает позицию читателя, а исповедь писателя нельзя считать авторской. Думается, что исповедь писателя имеет много общего с лермонтовскими мыслями, известными нам по другим стихотворениям. Но не исключено, что Лермонтов непосредственно отразил и некоторые раздумья Хомякова, хотя и полемически отнесся к ним. В частности, в 1831 году Хомяков опубликовал стихотворение «Разговор», в котором предвосхитил некоторые идеи «Последнего поэта» Баратынского. В «Разговоре» затронута сходная с «Журналистом, читателем и писателем» проблематика. Хомяков касается вопроса о смысле поэтического творчества («К чему поешь ты?..») и о содержании поэзии («Мечта, мечта! Для звучных песен Где чувства, страсти, где предмет? Круг истин скучен нам и тесен, А для обманов веры нет»). С этим перекликается и троекратный вопрос писателя: «О чем писать?» Лермонтов здесь скорее солидарен с Хомяковым. Однако итог стихотворения «Разговор» переносит решение проблемы в субъективную плоскость. По мысли Хомякова, не поэт должен двигаться навстречу жизни, а жизнь должна оправдать творческие предчувствия. Поэзия же обязана остаться идеальной.

В «Журналисте, читателе и писателе» исповедь писателя трагична. Писатель не видит пока выхода и трезво оценивает реальную ситуацию. Недаром стихотворение оканчивается многоточием, а не радостным и ликующим выводом, как у Хомякова. Подвергая сомнению поэзию мечты, Хомяков приходит к ее утверждению, отказываясь от обличительной поэзии и уповая на поэзию веры. Писатель в лермонтовском стихотворении не приемлет ни поэзию мечты, ни поэзию обличительную, но в его субъективную позицию проникает важный момент объективного знания жизни. Поэтому его позиция оказывается противоположной Хомякову. Центральным моментом, определяющим смысл поэтического творчества, становится ответный отзыв толпы:



 





К чему толпы неблагодарной Мне злость и ненависть навлечь…

Внутреннее побуждение к творчеству у Хомякова выступает независимо от реальной жизни, тогда как Лермонтов настаивает на единстве внутреннего побуждения («Тогда пишу. Диктует совесть, Пером сердитый водим ум…») и его объективной оправ? данности. Смысл творчества поэта неотделим от восприятия толпы. Речь поэта остается пророческой, несмотря на непонимание толпы, но вследствие непонимания она предстает всего лишь «бранью… коварной».

Так Лермонтов затрагивает одну из самых острых проблем - сближение поэта и толпы. Романтическая трагедия избранной личности неожиданно получает новое освещение, увязывается с просветительскими задачами в широком смысле слова. На этом фоне выступает третья фигура - журналист, в обязанность которого и входит широкое духовное образование публики, ее просвещение.

Объективировав три главнейшие фигуры литературного процесса, обнажив точки их совпадений и отталкиваний и не дав ни одному голосу предпочтительного выражения своей позиции, Лермонтов явственно определил суть трагедии поэта и главную тенденцию в ее преодолении. Мысль его возникает из сшибки трех голосов, но не формируется как окончательный вывод, а побуждает к поискам. Эта мысль ставит вопрос в такой плоскости, в какой он был поставлен самой русской жизнью.