И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды.
Желанья? Что пользы напрасно и вечно желать?
А годы проходят, все лучшие годы.
Любить? Но кого же? На время не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь, там прошлого нет и следа,
А радость, и муки, и всё так ничтожно.
Что страсти? Ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка.
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,
Такая пустая и глупая шутка.

В этой исповеди Лермонтова такая глубина отчаяния, такая страшная безнадежность одиночества, какой почти не знала русская поэзия ни до него, ни после. Трагизм лермонтовского мироощущения потрясает искренностью, исповедальность лирической интонации проникает глубоко в душу читателя. О стихотворении «И скучно, и грустно» Белинский писал: «И какая простота в выражении, какая естественность, свобода в стихе! Кажется, что вся пьеса мгновенно излилась на бумагу, как по ток слез, давно уже накипевших, как струя горячей крови из раны, с которой вдруг сорвана перевязка»

Споры вокруг художественного метода Лермонтова продолжаются до сих пор. Был ли поэт последовательным романтиком всю свою короткую жизнь, или путь его был традиционным путем от романтизма к реализму, или, наконец, в последние годы своей короткой жизни он блистательно выразил в творчестве сочетание, взаимопроникновение романтизма и реализма, — эти споры интересны, но никто из исследователей не отрицает мощного романтического начала в творчестве Лермонтова. Лирика стала одним из наиболее ярких воплощений лермонтовского романтизма. Именно лирический герой с наибольшей силой выразил идею трагического одиночества чело века во враждебном мире, именно в лирике сложился жанр исповеди, который позже Лермонтов разовьет и в «Герое нашего времени». Одиночество — вот главное эмоциональное начало лирики Лермонтова, к каким бы образам внешнего мира он ни обращался. И в природе, и в обществе, и в истории поэт ощущает холод одиночества и безнадежности.

«Белеет парус одинокий в тумане моря голубом эта памятная всем картина, созданная пером юного поэта, стала своеобразным символом его творчества и его личности. «А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой». Мятежная душа поэта не могла принять застывшего спокойствия и без действия окружающего мира, она жаждала бури, как очисти тельного начала, способного разбудить замершее российское общество в последекабристские годы. Но миру чужды поры вы души поэта, его окружают не люди, способные его услышать и понять, а «приличьем стянутые маски» и равнодушные юноши, состарившиеся «под бременем познанья и сомненья к добру и злу постыдно равнодушны»

Одиночество лирического героя Лермонтова на пошлом и бессмысленном маскараде жизни осознается им трагически. Образ маскарада, заменившего живую жизнь, полную смысла, становится одним из самых ярких художественных образов Лермонтова. Он жаждет сорвать эти маски, чтобы увидеть спрятанные за ними лицемерие, трусость, пустоту:
Когда ж, опомнившись, обман я узнаю
Ищу толпы людской спугнет Мечту мою,
На праздник незваную гостью,
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!

Свою отчужденность от мира Лермонтов почувствовал очень рано. В одной строфе он сумел выразить многое из того, что позже получит него творчестве мощное развитие:
Нет, я не Байрон, я другой,
Еще неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.

Мотивы странничества, отверженности от мира, мотивы национальной стихии («с русскою душой»), как и рано осознанная миссия избранника, станут определяющими романтическими мотивами лирики Лермонтова. «Нигде нет пушкинского разгула на пиру жизни, но везде вопросы, которые мрачат душу, леденят сердце», — писал Белинский. Отзвук своих мыслей поэт слышит везде: в истории, в безнадежной любви, в природе. Казалось бы, природа должна была успокаивать душу поэта, примирять его с вечной красотой. Это так и было, но характер но, что и в природе наиболее близкими Лермонтову были сим волы одиночества, изгнанничества. Одинок мятежный парус в огромном просторе моря, одинок дубовый листок, оторвавшийся от ветки родимой, «на севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна», и печальные ассоциации вызывают у поэта плывущие над его головой тучи:
Тучки небесные, вечные странники,
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники


 





С милого севера в сторону южную...

Апофеозом одиночества человека в мире станет одно из последних стихотворений Лермонтова — «Выхожу один я на дорогу». Это, может быть, единственный случай в лирике Лермонтова, когда поэт остается наедине с космосом, с величием природного мира, Этот мир увиден Лермонтовым из глубины вселенной, и образ его поражает спокойствием и величием:
Выхожу один я на дорогу.
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно,
Спит земля в сиянье голубом...

Казалось бы, наедине с этим совершенным миром лирический герой должен найти гармонию, забыть о тревожащих его пороках и несовершенствах мира людей, но нет, торжественность запева как бы взрывается лермонтовской интонацией:

«Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? Жалею ли о чем?» Поразительно, что даже наедине с вселенной лирический герой Лермонтова не может найти умиротворения, освободиться от своих тяжких дум.

Трагически одинок умирающий гладиатор, одинок и Наполеон в стихотворении «Воздушный корабль одинок в своей «пламенной страстью» к свободе Мцыри, одинок демон, «дух изгнанья», одинок и поэт, призывов которого не слышит тол па. Проблема отношений поэта и толпы, поэта и читателей волновала и Пушкина. И Пушкин тоже понимал неизбежное одиночество художника в мире. Но пушкинская философия с очевидным преобладанием светлых начал, принимала это одиночество как естественную дань гению. Он, и только он сам превыше всех должен был судить и ценить себя:
Всех выше оценить сумеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник? доволен?
Так пускай толпа его бранит.

Лермонтов, в отличие от Пушкина, не может смириться с безразличием толпы. Оно, по мнению Лермонтова, губит и самого художника, смиряющегося с бездействием и навсегда убирающего меч в ножны. Образ осмеянного, презираемого про рока — это лермонтовский образ, противостоящий чистому и не зависимому ни от чего пушкинскому пророку:

С тех пор, как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В глазах людей читаю я
Страницы злобы и порока.

Герой Лермонтова бежит от враждебного мира в полудикие края Кавказа, в пустыню, в собственный внутренний мир. Но нигде не находит он успокоения, нигде не может освободиться от тягостного одиночества. Он хочет достучаться до сердец людей, но люди с презрением отворачиваются. Им не нужны ни пророки, ни избранники, ни «правды чистые ученья», и герой так и остается один, за гранью того бытия, которого он не приемлет:
Мы пьем из чаши бытия
С закрытыми глазами,
Златые омочив края
Своими же слезами.
Когда же перед смертью с глаз
Завязка упадет
И всё, что окружало нас,
С завязкой исчезает.
Тогда мы видим, что пуста
Была златая чаша,
Что в ней напиток был мечта
И что она не наша.