Всероссийскую славу молодому Лермонтову принесло стихотворение «Смерть Поэта», написанное сразу после трагической гибели Пушкина и в сотнях списков распространившееся по России. Имя поэта стало знаменитым, а судьба его была предрешена. Это великое стихотворение стало не только плачем по погибшему гению, но и предчувствием собственной судьбы Лермонтова.
Погиб Поэт, невольник чести.
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой нести,
Поникнув гордой головой.
Не вынесла душа Поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде, и убит!

В сущности, в этих строках уже заложен ключ к пониманию внутреннего мира Лермонтова, его представлений не только о высоком предназначении художника, но и о жестоком неприятии света, о трагическом одиночестве поэта в мире. Также чувствует себя, так же ощущает пустоту света и лермонтовский лирический герой:Это противоречие между «избранничеством» поэта в «гоненьями» мира определит трагическую тональность в размышлениях Лермонтова о назначении поэзии. Поэт в его лирическом творчестве всегда одинок, как одинок и лирический герой Лермонтова, он ищет и не находит понимания среди людей:
Не встретит ответа
Средь шума людского
Из пламя и света
Рождённое слово

Лермонтов сравнивает поэта с кинжалом и вспоминает те далекие времена, когда страстное слово поэта отзывалось в сердцах слушателей, когда творчество его было служением, а не мукой одиночества:
Бывало, черный звук твоих могучих слов
Воспламенял бойца для битвы.
Он нужен был толпе, как чаша для пиров.
Как фимиам в часы молитвы,
Твой стих, как Божий дух, носился над толпой,
И отзвук мыслей благородных
Звучал, как колокол на башне вечевой
Во дни торжеств и бед народных.

Но пустота и глухота окружающего мира заставляют поэта уйти в себя, отказаться от высокого служения людям, а это, по убеждению Лермонтова, равнозначно ржавчине клинка. Призывая поэта услышать зон времени, Лермонтов впервые в своем творчестве употребит образ «осмеянного пророка»:
Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк,
Иль никогда на голос мщенья
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья?

Если для Пушкина поэт — «сам свой высший суд», если глав ной становится заповедь: «дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум», — то для Лермонтова отсутствие от клика на поэтическое слово становится трагедией. Впрочем, порой он и сам, не желая угождать толпе, отказывается от великих замыслов, прячется в собственном внутреннем мире. Каков же выход? Ведь и среди бесчувственной толпы есть люди, ждущие истинного поэтического слова. Как быть поэту? Что избрать? Лермонтов подхватывает пушкинскую форму диалога в размышлениях о назначении искусства, но делает собеседником Писателя не книгопродавца или безликую толпу, как это было у Пушкина, а людей, прямо причастных к творчеству.

Журналиста, издающего литературные произведения, и Читателя, ждущего от литературы правдивого и талантливого слова. «Журналист, Читатель и Писатель» одно из самых сложных произведений Лермонтова. Поначалу кажется, что Писатель выступает от имени автора, соглашаясь или не соглашаясь со своими собеседниками. Но при внимательном чтении становится ясно, что упреки Читателя — это также мучительные раздумья самого Лермонтова. Образ автора как бы раздваивается между персонажами, осложняя художественный мир произведения. Читатель, по сути дела, бросает литераторам те же упреки, которые звучат в стихотворении Лермонтова «Поэт»:
Когда же на Руси бесплодной,


 







Расставшись с ложной мишурой,
Мысль обретет язык простой
И страсти голос благородный?

Писатель готов согласиться с этими обвинениями, готов признать их справедливость. Он с горечью вспоминает мгновения, когда «с отвагою свободной поэт на будущность глядит, и мир мечтою благородной пред ним очищен и обмыт». Его воспоминания горестны, потому что ни благородство, ни совесть, ни приговор пороку и разврату, ни слова, которые нижутся, «как жемчуг» — ничто не находит отзвука у толпы:
К чему толпы неблагодарной
Мне злость и ненависть навлечь.
Чтоб бранью назвали коварной
Мою пророческую речь?

Как и в стихотворении «Поэт», в «Журналисте, Читателе и Писателе» возникает тема пророчества. «Пророческая речь», «осмеянный пророк» — эти настойчиво повторяющиеся об разы получат трагическое завершение в стихотворении «Про рок» которое станет итогом размышлений Лермонтова о судьбе настоящего поэта. Лермонтов сознательно избирает стиховую форму пушкинского «Пророка». Его стихотворение написано тем же размером и звучит как прямое продолжение стихотворения Пушкина. У Пушкина «Бога глас» взывает к пророку:
Восстань, пророк, и вождь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей!

Вот главное предназначение пророка, вот его долг перед миром и перед собой. И неважно, как воспримут его слово те, к кому оно обращено. Лермонтов услышал этот призыв и последовал ему. И что же?
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья.
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья...

Лермонтовский пророк, посыпав голову пеплом, бежит подальше от людей, в пустыню, где его благодарно слушают лишь звезды да бессловесная тварь. Когда же он изредка появляется в «шумном граде», то умудренные старцы показывают на него пальцами и внушают детям:
Смотрите: вот пример для вас.
Он горд был, не ужился с нами.
Гл хотел уверить нас,
Что Бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него,
Как он угрюм, и худ, и бледен.
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!

Осмеянный, презираемый пророк, на которого показывают пальцами, как на городского сумасшедшего, — какой страшный образ! Если ассоциировать и пушкинского «Пророка» и лермонтовского с Библией, то становится совершенно очевидно, что для Пушкина главным было чистое пророческоё предназначение, сама идея пророка как носителя божественного Глагола, а для Лермонтова мучительным стало понимание трагической истины, что нет пророка в своем отечестве». Не отказываясь от своего божественного дара, Лермонтов принимает на себя тяжкий крест непонимания в презрения окружающих и, как его пророк, идет сквозь толпу, обращая к ней свою великую «пророческую речь»